Еремей Парнов - Собрание сочинений в 10 томах. Том 8. Красный бамбук — черный океан. Рассказы о Востоке

 — Слышать-то слышал, — со свистом затянувшись из бамбукового кальяна, сказал руководитель кооператива Кханти, — но видеть не приходилось… Правда, года три назад кто-то повадился рвать сети с рыбой, но, я так думаю, это был крокодил.

 — Какой еще крокодил! — возмутился более пожилой, загоревший до черноты рыбак по имени Пасеутх. — Они и не заходят сюда из болот, — он махнул рукой куда-то на синевшую в проеме окна вершину Пусе. — Я же сам вытащил застрявший в канатном узле обломок иглы. Вот такая! — он отмерил до локтя.

 — Роговая? — заинтересовался Сувантхон.

 — Как рыбья кость! До чего острая! Жаль, нельзя показать: заиграли детишки…

След, как и можно было ожидать, обрывался, но, покидая гостеприимный остров, нам казалось, что какой-то шаг вперед все же сделан.

Следующее наше путешествие начиналось от лодочной пристани бывшей королевской столицы Луанг Прабанга, знаменитого своими древними пагодами и тхатами, инкрустированными разноцветными зеркальцами, нестерпимо сверкавшими в лучах набиравшего высоту солнца. На сей раз нам предстояло плыть на ладьеподобном катере, который лао зовут «хмачак», с дощатым навесом и рулевым управлением на носу. Мы намеревались подняться до пещер Пак У и далее, уже на пироге, продолжить плавание по таинственной и чарующей душу реке У.

Как лунный серп, как ладья Озириса, скользнуло наше суденышко в глинистые воды Меконга, текущего с заоблачных долин Тибета и собирающего на своем великом пути через все страны Индокитая дань с бесчисленных речек и кишащих диковинной живностью озер.

Огибая пороги, минуя скалы, острова, окатанные горы сланца, наш кораблик несло вдоль лесистых холмов, и шапки нечистой пены качались в расходящейся волне. Когда казалось, что берега сближаются и мы вот-вот окажемся в теснине, следовал неожиданный поворот — и вновь многоцветное полотно джунглей бежало вдоль левого борта.

Между двух известковых, источенных кавернами скал желтая вода сделалась темно-зеленой, словно какое-нибудь лесное озеро в средней полосе. Сразу стало тихо и сумрачно. Двухсотметровым органом, вертикальными каменными складками готического собора высился теперь левый берег. Туго натянутые канаты лиан, качающиеся побеги ползучей крапивы и какие-то хищные корни льнули к ноздреватому туфоподобному камню, и пятачок дождя — где-то в зарослях и бесчисленных нишах конденсировались испарения — стучал на спокойной воде. Она словно кипела под безоблачным, быстро темнеющим сводом. Здесь-то и начиналась вожделенная У. По течению неслись лодки и плоты, где люди мео в черно-красных одеждах везли на продажу убитых зверей и живых, незнакомых нам змей в проволочных садках. Но все это были «ну», и мы перестали останавливать встречные лодки.

Я навсегда запомню рассыпающийся свет факелов в кромешных туннелях. Жгучие огоньки, вспыхнувшие на мгновение в неподвижных глазах рептилии, лениво скользнувшей во тьму. Нет, мы не искали здесь легендарных чудовищ, но было бы чертовски интересно узнать длину очередного растворившегося во мраке питона, или как там еще называют это живое бревно.

На обратном пути, после гостеприимных деревушек, затерянных в глубине леса, после обстоятельных бесед у очагов, где женщины прямо на раскаленных камнях раскатывают блины, туннель показался еще более душным и мрачным. Лишь ароматом цветущей чампы, повеявшим у лестницы, ведущей в пещерные храмы, был изгнан навязчивый запах плесени и явственное ощущение слизи, попавшей на кожу вместе с подземным дождем.

После долгого подъема по каменным растрескавшимся ступеням, осыпанным белым цветом священного дерева, открылся этот грот, осененный сидящим Майтреей — Метаей по-лаосски. В самом дальнем закутке мне показали высвеченную из мрака позолоченную резьбу. Навстречу лодке, очень похожей на наш катерок, из завитков, обозначавших волны, вставала полузмея-полурыба. Химера не выглядела устрашающей и настолько отличалась от традиционных изображений привычных драконов и змей-нагов, что хотелось верить словам проводника, будто мастер, умерший в конце пятидесятых годов, изобразил действительную сцену: встречу принца Петсарата, знаменитого охотника, с «ныа», которую тот благополучно убил.

Я вспомнил средневековые вьетнамские хроники, со скрупулезным постоянством отмечавшие случаи появления драконов. Уже в Москве я взял «Краткую историю Вьета», древнейший из дошедших до нас исторических источников, и сделал несколько извлечений, повествующих о подобных событиях. Вот некоторые из них, взятые почти наугад:

«В восьмом месяце… желтый дракон появился на корабле вуа[49]», — прозаически, как о вполне рядовом явлении, повествуют анналы династии Нгуен (995–1005 гг.).

«Желтый дракон появился на корабле Кимфыонг, поэтому изменили название на «Тыонг лаунг» (т. е. «Добрый дракон»)», — доводится до всеобщего сведения чуть выше, после подробного перечисления дворцовых интриг, междоусобных баталий и казней.

Наконец, есть даже сообщение, содержащее несколько несерьезный намек на саму волшебную природу помянутого в летописях существа: «запретили прислуге татуировать на теле дракона».

Вот, оказывается, до чего дошла в своей непочтительности вольнодумная челядь!

О том, что отношение к дракону было в Индокитае вполне спокойным, чтобы не сказать — утилитарно-потребительским, свидетельствует и следующая выдержка: «В реке было много водяных драконов (наконец-то нужное слово!). И тогда привязали людей к борту лодки… побуждая водяных драконов губить их…»

Примерно в тех же выражениях говорят авторы хроник о боевых слонах, белых воробьях или отправленных ко двору вуа диковинных черепахах. Нет и тени сомнения, что речь идет о реальных живых существах, отличных от химер, украшающих дворцы и храмы.

Итак, «водяной дракон» — вьетнамский эквивалент лаосской «ныа».

С этим девизом и отправились мы в последнее путешествие на плато Боловен — самое заповедное место Лаоса, одной из наименее изученных стран мира.

Даже с низко летящего вертолета трудно разглядеть редкие тропы, теряющиеся в здешних не тронутых человеком лесах. Колеся по грейдеру, петляющему меж седловин, мы лишь изредка встречали покинутые селения, где жители, перед тем как исчезнуть в лесу, оставляли для обмена коренья, связки плодов, клубни, глиняные флакончики с жиром леопарда или желчью медведя, завернутый в листья мед.

Обитатели долин и холмов так же анонимно отдаривали за это своих невидимых горных партнеров тканью, сельскохозяйственными орудиями и мылом. Нам рассказывали о лесных племенах, которые вообще не вступают в общение с соседями, а бродят по тайным тропам, возводя для ночлега примитивные навесы из сухих листьев банана. «Духи желтых листьев» зовут их в Таиланде.