Владимир Топилин - Дочь седых белогорий

Из-под кедра вскочил Князь, навострил уши, вытянул хвост. Острый взгляд утонул в вечерних сумерках. Дмитрий встал на ноги, отошёл от костра – теперь у него появились враги, ходи по тайге да оглядывайся, – взял в руки ружье и встал за толстый ствол дерева.

Кобель недолго нюхтил воздух, через минуту присел на место – почувствовал знакомый запах. Идут свои. Через несколько секунд к нему подкатились два пёстрых шара. Выдержав ритуальный этикет приветствия, – облобызались языками, принюхались – Чирва и Илкун подскочили к Ченке, закрутились у ног хозяйки, выпрашивая какую-либо подачку. Та не заставила себя долго ждать, достала из турсука косточки, бросила собакам.

Где-то в глубине леса едва слышно заговорил колокольчик. Успокоившись, Дмитрий повесил ружьё, вернулся к костру. Три казака – охрана Дмитрия – и приказчик вопросительно приподняли головы.

– Что это? – спросил Мукосеев.

– Отец етет, – ответила за мужа Ченка и, не поднимая головы, добавила: – Карашо путет носью. Загбой мясо везёт.

– Ты откуда знаешь?

– Как не знать? Пустой олень пыстро хоти, сразу за собаками. А тут толго. Собаки, отнако, тавно тут, а учаг во-о-он гте!

Слова Ченки подтвердились. Через минуту от реки по тропе на своем верховике выехал Загбой и, в удивлении приподняв голову, натянул повод:

– Ча!

Олень послушно остановился. За ним замерли остальные шесть верховиков. Эвенк с удивлением смотрел вокруг, не узнал местность. За его отсутствие выстроились два новых, больших барака. Тайга отступила на добрую сотню метров, оставив после себя смолистые разномастные пеньки. В какой-то момент засомневался, туда ли приехал? Но увидел свой чум, у костров знакомые лица, услышал голоса, поехал дальше.

Ченка вышла навстречу, приняла из его рук повод. Загбой спешился, нерешительно подошёл к костру, рассеянно осмотрелся вокруг, тихо спросил:

– Эко! Туда ли ехал? Пыла тайга, нет тайга! Не пыло чума русских, есть чум русских! Эко, тиво! Как мозно?

– Будешь долго пропадать, вообще места не узнаешь. – усмехнулся Дмитрий и с интересом спросил: – Где был, бродяга? Чем котомки завьючены?

Загбой неторопливо присел к костру и, как и подобает опытному охотнику, долго молчал, подбирал слова и одновременно набивал трубку. Так прошло минут пять. Чувствуя, что терпение русских на исходе, наконец-то пыхнул трубкой и степенно заговорил:

– Хотил, отнако, на Упырь. Место смотрел, корм, – равнодушно махнул он рукой куда-то вверх по Туманихе. – Далеко ехал, три день. Кыргыз Мухой встречал, толго разговаривал, день и ночь. Он на коне, с женой. Сам етет, баба безит сзати. Язык венки сапсем не знат. Толго объяснял, где меня мозно найти. Тружили, отнако. Говорил, в месяц листопада приетет, бутем тумай, как сополь-пелка промышлять. Ночью жену тавал. Кароший баба, сладкий, тёплый, как молоко оленя. Тобрый кыргыз Мухой. Труг, отнако, путет.

Рассказывает Загбой о своих похождениях, но всё крутит вокруг да около. Старается казаться хладнокровным, выдержанным, но по бегающим глазкам Дмитрий видит, что эвенк что-то недоговаривает, пытается скрыть правду. А что? Оно и так понятно, что не только с бабой Мухоя кувыркался и точно знает, где братья Вороховы приткнулись.

«Только что теперь Вороховы? Пусть живут себе до поры до времени. Здесь, на Туманихе, дел по горло. Вот только лишь бы пуля в голову из кустов не прилетела, – с тревогой думает Дмитрий. – Но нет, не прилетит, пока Загбой со мной. Он не позволит, как бы этого ни хотели братья. А это значит, эвена надо держать подле себя, как заслон, прикидываться, что всё хорошо, поддерживать с Загбоем и Ченкой хорошие отношения. Тем более что он нужен как хороший охотник, потому что прииск надо кормить, не возить же сюда из посёлка тушёнку! Так и выгоднее, и дешевле. И пушнина не лишняя. Ну, а там дальше видно будет, как жить».

Загбой перебил мысли:

– Тима! Однако, спирт тавай. Загбой сокжой стрелял, мясо топыл. Латно ли делал?

– Ладно, – повеселел Дмитрий и кивнул Мукосееву. – Илья! Налей кормильцу в кружку. Заработал… Да мужикам скажи, пусть мясо помогут переложить, а то Ченка одна надрывается…

Приказчик пошёл выполнять поручение, а Дмитрий, тихо, так чтобы не слышали казаки, спросил у Загбоя:

– Куда Вороховы ушли?

Эвенк наигранно выпучил глаза, сделал вид, что удивился. Однако это у него получилось более чем забавно, так как, возможно, он врал первый раз в своей жизни.

– Моя не знай. Тайга пальшой, мозет туда, – показал на восток, – или туда… – махнул на юг. – Мой не видел. Голец хотил, сокжой стрелял…

«Сейчас не скажет. Надо потом с одним поговорить, по-доброму, или подпоить. Ну а сейчас хоть направление верное узнал», – подумал купец, логично понимая, что эвенк показал во всех неправильных направлениях, кроме одного верного – вверх по Туманихе. Значит, братья Вороховы где-то там.

Мукосеев принёс спирт. Загбой посмотрел в кружку, обиделся:

– Мало, отнако. Тавай польсе!

– Хватит с тебя. Хорошего помаленьку… – резко оборвал Дмитрий.

– Как-то? Десять ночей хоти, сокжой караулил, замерзай, не кушай толго. Тут мало, Ченке нато, мне нато, всем маненько нато. Харги глоток, Амаке глоток, за то, что утачу тавай…

– Обойдешься со своим Харги! – не подумав, вспылил Дмитрий. – Пей сам, а то и это отберу.

Загбой серьёзно посмотрел на него окаменевшим взглядом, потом вдруг выплеснул несчастные пятьдесят граммов в костёр, бросил Дмитрию кружку, вскочил на ноги, тяжело прошептал:

– Злой ты, отнако… Некароший.

Дмитрий опомнился, заговорил мягче:

– Постой, Загбой! Да пошутил я! Подожди! Иди сюда, сейчас налью полную кружку…

Но охотник что кремень: намокнет – искры не высечешь. Обиделся не на шутку. Не на то, что зять пожалел огненной воды, а на то, что разговаривал с ним, как с рабом, и оскорбил его богов. Ушёл в темноту, к оленям.

Трое старателей под руководством Ченки разгружали потки с мясом. Загбой помог мужикам, снял с учага спальник, тут же привязал к ногам животного чанхай, закрутился на месте, решая, куда бы пойти ночевать. Идти в чум не хотелось – там Дмитрий.

Спать у костра с казаками тоже. Сейчас ему надо было какое-то время побыть одному, поговорить с костром, обдумать ситуацию, приглушить боль обиды. Один из старателей, увидев его замешательство, дружелюбно предложил:

– Что, Загбой Иванович, думаешь, куда идти ночевать? Не думай, айда к нам, у нас костёр жаркий да чай горячий! Почему и ночь коротка.

Сказал – что материнской рукой погладил. Загбой чувствует, что к нему относятся чистосердечно, с добром. И не только сейчас, так было всегда, когда он впервые познакомился со старателями. Те, в свою очередь, общаются с охотником на равных, видят, что ради блага других людей эвенк готов выпрыгнуть из своих драных штанов. Мужики знают, что Загбой честен и справедлив – как ребенок, никогда не обманет и не бросит в трудную минуту. Потому и разговаривают с ним на равных, считая его своим человеком.