Юлия Крен - Дочь викинга

Шум толпы сводил Руну с ума. Она уже давно не видела так много людей в одном месте. Но ей нравилось, что никто не спрашивает ее о прошлом и о ее родине. Словно здешние жители хотели построить на руинах старой жизни новое будущее и понимали, что в стране, где войны больше нет, зато есть сильный правитель, можно начать все сначала.

С тех пор женщины постоянно ходили на ярмарку.

Когда снег полностью сошел, в воздухе сладко запахло весной, а зелень лугов украсили алые и желтые цветы, Руна стала больше времени проводить на улице. Арвид сидел в траве, глазея на пчел. Он уже научился ползать. И называл ее мамой.

Руна думала о том, что она обещала Гизеле рассказать Арвиду о его королевской крови. Она не решалась нарушать это обещание, но в то же время хотела оставаться его матерью. И потому однажды она выдумала высокородного франка, родственника короля, увы, давно павшего в боях, и сказала ребенку о том, что этот франк был его отцом. В тот же день она надела на шею Арвиду свой амулет.

Весна сменилась летом, и, когда становилось жарко, Руна шла в лес, жадно вдыхала запах земли, мха, коры и болота и чувствовала себя здесь, в этом опасном с точки зрения Одинги месте, как дома.

Северянка больше не хотела бродяжничать, как раньше, думая лишь о том, чтобы выжить, но в лесу можно было насладиться тишиной и отдохнуть от непрерывной болтовни Одинги. Иногда Руне казалось, что лесные звери и даже деревья ей ближе, чем весь род людской – за исключением Арвида.

Гизелы больше не было в жизни Руны, и она смирилась с этим. Но однажды – стояла осень, Арвид учился ходить, – в ее жизнь вернулся другой человек. Как и в прошлый раз, тогда, на побережье, он подошел к ней неслышно, будто возникнув ниоткуда.

Ей его возвращение показалось абсолютно естественным. Ему показалось абсолютно естественным то, что он отыскал ее.

Они оба не удивились.

Руна взяла Арвида на руки.

– Что ты здесь делаешь? – хрипло спросила она.

– Я был в Лютеции.

– Весь прошлый год?

– Нет, всего пару дней. Все остальное время я искал вас.

Арвид недовольно засучил ножками, и Руне пришлось опустить его на землю, где малыш увлеченно принялся вырывать траву и цветы.

– Почему ты не остался в Лютеции?

Таурин сделал шаг вперед. Северянка заметила, что его волосы поредели и подернулись сединой. На щеках Таурина пролегли глубокие морщины, борода отросла, а руки огрубели. Его ноги покрылись мозолями, спина сгорбилась. Но глаза оставались молодыми.

– Лютеция стала для меня чужой. Я никого там не знаю. Уже ничто не кажется мне знакомым. Это больше не моя родина.

Тоска в его голосе передалась и ей.

– А я… я больше не помню бабушкиного лица.

Как и Таурин, Руна незаметно опустила голову и украдкой вытерла слезы. Она не знала, плачет она по Азрун или же это слезы счастья – счастья оттого, что он вновь был рядом с ней.

Они помолчали, переглянулись.

– Я не знаю, куда мне теперь податься, – сказал Таурин.

– Тогда оставайся здесь, – ответила Руна.

На лице Таурина был покой: наконец-то он вернулся домой, где бы ни была его родина. А вот Гизела не могла смириться с его смертью. Она смотрела на мертвое тело и думала о том, что смерть – не друг, смерть – не праздник, хотя в монастыре и славили Господа, когда он забирал к себе сестер, и негоже было впадать в уныние. Скорбь – признак слабости, знак того, что человеку не хватает веры в вечную жизнь.

И все же Гизела скорбела по Таурину.

Взяв у Арвида накидку, настоятельница накрыла тело Таурина, чтобы никто не увидел, отчего умер франк. Тем не менее она понимала, что сама никогда об этом не забудет. Ей придется и дальше жить с мыслью о том, что она убила человека. Что она перестала верить в добро.

Они стояли над телом, а Арвид, запинаясь, рассказывал о годах, когда он считал Руну своей матерью. Он не был уверен в том, насколько крепкой была связь между Руной и Таурином, соединяла их жизни одна только нить или целое переплетение. В первое время, когда Арвид был еще ребенком, Таурин жил в лесу, а Руна – в доме Одинги и Альфра. Ее считали обычной крестьянкой, а его – отшельником. Может, он и вправду решил удалиться от мирской суеты и посвятить себя Господу? А может быть, Таурин только притворялся набожным, чтобы никто не узнал о его любви к северянке, северянке-язычнице?

– Иногда мне казалось, что по ночам Руна ходит к нему в лес. Но, возможно, она просто охотилась или хотела побыть одна. Утром она возвращалась с добычей, ее щеки горели, в волосах торчали веточки. Несла ли она любовь в сердце своем – о том мне неведомо.

– Значит, они так и не поженились, – пробормотала Гизела.

Аренд пожал плечами:

– Руна часто рассказывала мне историю о Скади и Ньерде. Скади любила горы и ненавидела море, Ньерд же любил море и ненавидел горы. Но они оставались вместе. Ньерд ходил к Скади в горы, а Скади спускалась к Ньерду в море. Скади была сильнее, и потому они больше времени проводили в горах. Именно поэтому в Норвегии зима длится восемь месяцев, а лето всего четыре. Руна и Таурин… Они были как Скади и Ньерд.

– Но Руна и Таурин не жили вместе… ни летом, ни зимой.

– Да, это так.

Казалось, Арвид хотел сказать что-то еще, но тут сзади послышались шаги. Из церкви вышли монахини. Впереди шествовали сестра-наместница и Матильда, и Гизела вновь превратилась в мать настоятельницу и больше не расспрашивала Арвида о том, что происходило на самом деле. Ей нужно было солгать своим сестрам.

Они похоронили Таурина на следующий день – на кладбище, расположенном рядом с церковью, так, чтобы Христу в день Страшного Суда недолго пришлось искать эту могилу. Всего пару недель назад они прощались на этом кладбище с одной из старых сестер. Ее уложили в каменный саркофаг, наполненный сокровищами, необходимыми для путешествия в мир иной. Впрочем, многие считали обычай класть в гроб сокровища простым суеверием, мол, важны лишь добрые поступки.

Для Таурина у них не нашлось ни саркофага, ни сокровищ. Его уложили в могилу, завернув в накидку, даже без гроба. Гизела смотрела на человека, которого она убила, и этот поступок больше не казался ей жестоким, скорее невероятным, и на мгновение ей почудилось, что она хоронит не Таурина, а Руну.

Все эти годы принцесса думала, что умрет раньше Руны, ведь северянка была сильной женщиной. Но Гизела ошибалась.

Если бы Руна была жива, она защитила бы Арвида от врагов и убила бы врага, а не друга, как Гизела.