Джулия Баумголд - Алмаз, погубивший Наполеона

«Регент» и драгоценности короны снова оказались на Всемирной выставке 1878 и 1884 годов в Государственном зале Лувра. Они находились в округлой витрине, покрытой восьмиугольным стеклом, которое опускалось в витрину по ночам. «Регент» был помещен отдельно от других камней прямо под гребнем Евгении. Старомодные короны, устаревшие ордена, шпаги и кресты и бесполезные почетные знаки будто дерзко торжествовали над временем и немилостью. Это было небезопасно во времена, когда моей страной правили мужчины с квадратными лицами в костюмах и в очках. Эти бюрократы неодобрительно взирали на мятежные драгоценности, которым нет места при демократии, при которой предметы роскоши всегда считались аморальными.

В 1882 году эксперты объявили некоторые предметы неприкосновенными и тем спасли их для Лувра, Музея естественной истории и Высшей горной школы. «Регент», коронационная шпага Карла Десятого, брошка Евгении и «Берег Бретани», единственная уцелевшая драгоценность Франциска Первого, оказались спасены.

Во время второй из этих выставок Бетти подала мне письмо от своей племянницы из Англии, которой довелось жить в Свэллоуфилде, в доме, который губернатор Питт купил в 1719 году на деньги, вырученные за бриллиант:

«Тетушка, я знаю, что ваш чтец, который собирает рассказы о бриллианте Питта, заинтересуется тем, что со мною произошло здесь. Как-то ночью по своему обыкновению я никак не могла уснуть и спустилась вниз в галерею королевы Анны, чтобы посмотреть на фамильные портреты. Я шла на цыпочках, в халате, как вдруг на другом конце холла увидела ужасное видение — почти голого индийца с большой кровоточащей раной на бедре. Клянусь, он был бесплотен, и его голые ноги плыли над полом. Он посмотрел на меня пустыми глазами, и я уже не могла пошевелиться.

Он подходил все ближе и ближе, пока не оказался почти надо мной. Я была в таком ужасе, что не могу описать. Я стояла под портретом губернатора Питта с большим бриллиантом на шляпе, работой Кнеллера. И вот еще худший ужас — видение указало на портрет и со злобой произнесло какие-то индийские слова, которых я, конечно, не поняла. Утром слуги нашли меня в галерее под портретом.

Моя хозяйка, леди Рассел, сказала мне, что я не первая увидела это привидение. В течение столетия все владельцы Свэллоуфилда видели его то на четырехугольном дворе, то на парапетах, то среди колонн. Оно проплывает сквозь каменные ворота в саду и гладит виноградные лозы, которые укрывают этот дом, словно зеленым мехом. А потом исчезает! Те, кто живет здесь, полагают, что это раб, который ищет утраченный бриллиант, или что его послал какой-то индийский идол на поиски своего украденного глаза».

— Что вы думаете об этом? — спросила Бетти. — И почему вы улыбаетесь?

Улыбался я потому, что именно в этот момент я видел, как император и человек поменьше его ростом, который любил императора, прогуливаются по кратеру на Святой Елене с Диманш, что бежит впереди, радостно вертя хвостом.

— Но этот бриллиант никогда не был глазом идола, — говорит Наполеон. — Или вы узнали новые подробности?

Лас-Каз крепко держит императора за руку и трогает украденные волосы, лежащие в кармане.

— Интересно, а…

— Оставьте это тайной, mon cher, — говорит Наполеон.

— Это для меня тайна, — сказал я Бетти.

Через четыре года, когда я, цепляясь за бархатные перила, останавливаясь на каждом шагу, поднимался по лестнице, ведущей к комнате Бетти, я услышал, как ее горничная вскрикнула, словно увидела мышь. Я сел на ступеньку, посмотрел на стены, которые теперь кружились перед моими глазами, и понял, что случилось. Баронесса, которой шел восемьдесят первый год, и я — мы оба ждали смерти, по вечерам отпуская шуточки, которые поддерживали нас, когда мы сравнивали наши немощи, ничего не говоря о них Альфонсу и его жене-англичанке Линор. И вот это случилось.

Я не пошел наверх. Ноги у меня дрожали, как шесты палатки в пустыне на ветру, и моя палка скатилась к подножию лестницы.

Я очень медленно спустился в гостиную, где Альфонс повесил портрет кисти Энгра. Пока слуги бегали туда-сюда, я придвинул стул и сел. Я видел Бетти во время осады Парижа, когда Бисмарк взял город. Нам сбрасывали почту сверху, с воздушных шаров; некоторым удалось бежать на этом чрезвычайно опасном транспортном средстве, и в последний момент перед отлетом многие из них снимали шляпы и кланялись баронессе, а она, закутанная в черное и необычайно величественная, нечто вроде еврейской мумии, восседала в своем кресле на лужайке. Живя в ротшильдовских дворцах, я часто испытывал смущение. В такие моменты Бетти всегда подходила и трепала меня по плечу, и мы перечитывали «Проклятое дитя», посвященное ей Бальзаком, или «Делового человека», посвященного барону Джеймсу, и я исцелялся. Молодая элегантная баронесса с серьезным взглядом склонилась ко мне с портрета на стене.

Бетти оставила мне наследство, на которое я купил домик в Пасси рядом с улицей Помп, где я когда-то жил с графом и моей тайной возлюбленной Офрези. Оба графских сына давно умерли. А я все же продолжал свое довольно бесцельное расследование о «Регенте».

И тогда, в феврале того же 1887 года, господин Дофен, министр финансов, который знал о моем интересе, пригласил меня присоединиться к нему, когда будут фотографировать драгоценности короны перед продажей.

В черные каменные подвалы министерства финансов мы спустились с горсткой чиновников и десятилетней дочерью Дофена. Господин Дофен отпер подвал и начал вынимать сотни красных кожаных шкатулок странной формы, которые выглядели так, словно содержали в себе инструменты миниатюрного оркестра.

Чиновники, все в сюртуках, с усами, на которых холод оседал каплями влаги, окружили нас, тяжело дыша от волнения. Я прислонился к каменной стене, отсыревшей от преступлений прошлого, а подвальные сквозняки впивались в мои кости. Тени огромного серого человека танцевали на потолке подвала в туманном свете электрической дуги фотографа. Первая коробка содержала в себе большой гребень с висящей на нем бахромой из бриллиантов. На гребне так и остался прилипший волос цвета красного золота.

Господин Дофен показал своей дочери на одну из самых маленьких коробочек, в которой, в самой середине, в углублении из темно-синего бархата, поместилось твердое сверкание «Регента».

Она испустила восторженный визг, потом хлопнула рукой себя по губам.

— Иди, возьми его! — сказал ей отец. — Наконец-то ты сможешь сказать, что держала «Регент» в своих руках.

Все мужчины в темных сюртуках, выдыхая облачка пара, смотрели, как девочка положила «Регент» себе на ладонь и лицо ее вспыхнуло. Она зажмурилась от вспышки фотографа, потом быстро положила бриллиант обратно в коробочку.