Мариена Ранель - Маски сброшены

— Довольно, маменька! — остановила её Елизавета, стараясь сохранить твердость и спокойствие. — Мое решение развестись — окончательно. Убеждать меня в обратном — бесполезно. На меня больше не действуют ваши убеждения, как это бывало ранее. Слишком дорого я неоднократно платила в свое время за то, что отступала от своих решений и внимала вашим советам. А вы пользовались либо своей родительской властью, либо моей доверчивостью и неосведомленностью. Вы знали, что из себя представляет князь Дмитрий Ворожеев, и тем не менее принимали необыкновенное усердие, чтобы выдать меня за него замуж. У вас имелся в этом свой интерес. Вам необходимо было при помощи этого брака поправить свои финансовые дела. И сейчас у вас имеется определенный интерес — сохранить доброе имя семьи.

— Не смей говорить со мной в таком тоне! — оскорбленно произнесла Элеонора Львовна. — Я твоя мать, и ты должна относиться ко мне с уважением!

— Я отношусь к вам со всем уважением, на которое только способна дочь, пострадавшая от интриг матери. Иначе бы я просто не стала вас слушать, и мой тон был бы гораздо оскорбительнее.

— Что ж. Свое слово ты сказала. Теперь я скажу свое.

Она поднялась с кресла, демонстрируя тем самым свою готовность покинуть этот дом и нежелание дольше оставаться с дочерью. Никогда ещё дочь не была так непреклонна и никогда не давала такой решительный отпор. Родительское самолюбие Элеоноры Львовны было оскорблено.

— Если ты разведешься с мужем, двери моего дома навсегда закроются для тебя, — заявила мать, выводя каждое слово. — А я постараюсь забыть о твоем существовании.

Столь суровое заявление матери потрясло Елизавету. Однако она встретила его с ледяным спокойствием.

— Вы говорите это всерьез, маменька? — спросила потрясенная дочь.

— А разве я похожа на шутиху? — надменно вскинув голову, съязвила та.

Дочь взглядом несправедливо обвиненного человека посмотрела на нее.

— Всего хорошего, — в заключение произнесла мать. — Провожать меня необязательно.

С этими словами Элеонора Львовна направилась к выходу. Елизавета не стала пытаться останавливать её при помощи просьб, возражений, обещаний. Все её эмоции словно застыли где-то внутри неё после неожиданного заявления матери. В глубине души Елизавета чувствовала, что мать никогда не отречется от неё и не станет наказывать её своим родительским презрением. Все это лишь пустые угрозы, необходимые для того, чтобы заставить дочь изменить свое решение. И тем не менее это было очень больно!

Елизавета откинула голову на спинку кресла и полуприкрыла веки. В таком неподвижном состоянии она просидела довольно долгое время. Со стороны можно было подумать, что она заснула, но на самом деле она погрузилась в отрешенную задумчивость.

Приятный голос сына, неожиданно раздавшийся в нескольких шагах от нее, вывел её из отрешенного состояния.

— Матушка! Вы здесь? — позвал он её.

— Алексис? — удивилась она.

Елизавета поднялась с кресла и направилась к нему. Ее лицо, ещё некоторое время назад опечаленное и поникшее, при виде сына просияло. С материнской нежностью она сжала его в объятиях.

Алексею Дмитриевичу Ворожееву или же просто Алексису, как называла его Елизавета, а вслед за ней — все близкие ему люди, было девятнадцать лет. Однако выглядел он немного старше своего возраста. В нем не было той беззаботности и избалованности, что обычно свойственно молодым людям его возраста и происхождения. В его взгляде чувствовалась серьезность, а в поведении — сдержанность. Черты его лица были правильными и аристократическими, и очень напоминали черты лица матери: те же глаза, та же улыбка, то же обаяние. Но вместе с этим, назвать его копией своей матери было никак нельзя. У него была иная форма лица, иная мимика, более уверенные и твердые движения. Алексис был выше среднего роста, строен и красив. Что касается той одежды, в которой он предстал перед матерью, то на нем был обычный дорожный костюм, немного запыленный и помятый. Его черные волосы средней длины были потрепаны ветром и обсыпаны песком. Но подобный вид нисколько не умалял его красоты. Наоборот, в таком виде его красота приобретала яркость, потому что в ней отчетливо проявлялись: мужественность и духовная сила.

— Откуда ты? — спросила у него Елизавета.

— Я только что приехал из деревни? А вы разве не слышали шум моего экипажа?

— Я немного отключилась, — объяснила она.

— А у меня для вас хорошие вести! Но что с вами? Вы очень бледны. И вид у вас какой-то подавленный. Вам нездоровится?

— Со мной все в порядке, милый, — возразила она, с необычайной нежностью погладив его по щеке. — А если что-то и было не так, то уже прошло, как только ты появился. Я так рада тебя видеть! Как ты съездил? Ты сказал: хорошие вести? Рассказывай! Я умираю от любопытства!

— Первое, — принялся по пунктам излагать свои действия Алексис. — Мне удалось продать лес по цене, на десять процентов превышающую ту, на которую мы с вами рассчитывали.

— Это, действительно, хорошая весть, — согласилась Елизавета.

— Второе, — продолжал он. — Я выкупил наши векселя. Теперь мы можем не беспокоиться за наше имение!

— Ты молодец! Я так горжусь тобой! В твоем возрасте не каждый молодой человек имеет такую деловую хватку. Ты очень способный, Алексис! Ты должен развивать свои способности. Тебе необходимо учиться, идти вверх, а не растрачивать свое время на хозяйственные дела, финансовые сделки и прочие глупости.

— Это вовсе не глупости, матушка. И мне нравится этим заниматься.

— Ты — князь Ворожеев, наследник двух благородных и древних родов. И ты должен вести подобающий образ жизни.

— Что с вами, матушка? — удивился Алексис. — Вы как-то странно говорите. Раньше вы поддерживали мое желание заниматься хозяйством и помогать вам в финансовых делах. Вы часто твердили мне, будто вас необыкновенно радует, что я не похож на светских щеголей, которые прожигают свою жизнь в пустых развлечениях. Что произошло?

— Это все твоя бабушка! — откровенно призналась Елизавета. — Она была здесь сегодня. Узнала о моем намерении развестись и устроила настоящую смуту.

— Этого следовало ожидать, — пожал плечами Алексис.

— Она столько всего наговорила. Сказала, что я ставлю под угрозу твое будущее. А ещё сказала, что забудет о моем существовании, если я разведусь с мужем. Конечно, я была тверда и непреклонна, но, сам понимаешь, подобные слова запали мне в душу.

С сыновней нежностью и заботой Алексис сжал в своих ладонях её хрупкие руки и, посмотрев ей в глаза, произнес: