Михаил Щукин - Ямщина

— Событие для всех для нас, как вы распрекрасно понимаете, великое. И мы должны явить Наследнику Цесаревичу наши верноподданнические чувства, показать порядок и радушие. Для этого и собран сход. А теперь тихо и внимательно слушайте.

Писарь тоже вышагнул на краешек крыльца, развернул перед собой бумагу и, тряхнув тяжелым чубом, громко и звонко стал читать:

— «Шадринскому волостному правлению. В июле сего года будет проезжать из Восточной Сибири через Томский округ на Омск Его Императорское Высочество Наследник Цесаревич Николай Александрович. К этому времени можно быть вполне уверенным, для приветствия Высокого Путешественника в села и деревни, расположенные по Московскому и Иркутскому тракту, через которые будет проезжать его Высочество, соберется такая масса народа, что наблюдение за тишиной и благопристойностью в селах и деревнях, переполненных народом, одной Полиции при ее малочисленности без помощи самих жителей почти невозможно, а потому и является крайняя необходимость в выборе из местных жителей в помощь полиции людей, отличающихся трезвостью и безукоризненным поведением, притом таких, которые по своему состоянию могут быть прилично и чисто одеты, так как они во время остановки при перепряжке лошадей, завтраках и ночлегах Его Высочества будут находиться впереди всего народа, не допуская к экипажу Его Высочества никого из посторонних лиц и тем более совершенно им неизвестных, что для них будет чрезвычайно удобно, так как, живя в селениях, они знают всех своих однодеревенских, а также большинство жителей окрестных селений и потому могут оказать пользу в этом случае и, заметив в селении незнакомое лицо, немедленно известить о том чиновника, который будет находиться на каждой станции, от коего будет зависеть дальнейшее распоряжение.

Уведомляя об этом, поручаю Волостному Правлению объяснить жителям: не пожелает ли кто из них принять на себя временную обязанность к ограждению тишины и благопристойности в селениях по тракту следования Его Высочества и желающим только таким, которые непременно соответствовали бы тем условиям, которые при этом необходимы, т. е., как уже сказано, отличаются трезвостью, безукоризненностью поведения. Составить список, который предоставить мне.

Окружной исправник Артоболевский».

Дочитав, писарь сложил бумагу и отступил от края крыльца, чтобы не маячить рядом с крестьянским начальником — не по чину.

По толпе снова прокатился легкий шумок и стих. Никто не спешил, не торопился высказать какие-то слова; даже выкриков, какие обычно случались на сходе, не последовало. Все стояли в раздумье, пытаясь уяснить для себя услышанное, и за всех за них тараторила, не умолкая, сорока.

Не спешили и Тюрин с крестьянским начальником, прекрасно понимая, что момент для спешки совсем непригоден, момент как раз и выдался для серьезного обдумывания, чтобы прониклись жители Огневой Заимки особой торжественностью. Кажется, прониклись. Кандидатов в помощники полиции, пятнадцать человек, выбрали степенно и без лишнего шума. Писарь, примостившись за маленьким столиком, специально вынесенным на крыльцо, быстро написал список выбранных и громко прочитал его, чтобы ни у кого никаких сомнений не возникло.

Первая половина дела была сделана, и Тюрин украдкой облегченно вздохнул. Крестьянский начальник между тем, откашлявшись, снова выступил на краешек крыльца и забасил:

— А теперь, уважаемое общество, надлежит нам решить еще один вопрос. Народу с Наследником едет много — значит, и экипажей много надобно. Вам от Огневой Заимки надлежит вырешить десять троек. Кони, само собой разумеется, должны быть на ять, сбруя — как огонь горит, а мужик, который за вожжи держится, — чинен, благороден и одет не в дырявый шабур. Вот таких нам нонче тоже предстоит выбрать. Давайте выбирать.

Толпа в ответ вздохнула общим вздохом, и поверх этого вздоха прорезался громкий скандальный голос:

— Ах ты, душа казенная, чего ж ты нас за нос-то водишь! Чего ж ты самое главное напоследок оставил! Выписывай меня с охранников!

И тут же к этому голосу дружно подсоединились другие, слились в непонятный сердитый гул, и крестьянский начальник даже отступил от края крыльца, словно исходила от толпы невидимая сила и сдвигала его.

— Ну, все, полетело ведро под гору, — Тюрин безнадежно махнул рукой, — теперь они все Наследника везти пожелают, как бы до драки дело не дошло.

— Да погоди, — успокаивал его Тихон Трофимович, — погоди, пускай проорутся.

— Да они же теперь до ночи базлать будут, — досадовал Тюрин.

— Не будут, выдохнутся, — усмехнулся Тихон Трофимович.

— Никакого порядку, — недовольно зарокотал крестьянский начальник, помолчал и гаркнул, глуша разрозненные выкрики: — А ну тиха! Не в кабаке собрались — горланить так!

Но жителя Огневой Заимки, ямщика исконного, который в дальних дорогах видел-перевидел всякого, на голый крик не возьмешь.

Захар Коровин, еще несколько минут назад гордый донельзя, что общество ему такое уважение оказало, протиснулся через толпу, подбежал к самому крыльцу и аж затопал кривыми ногами, закричал, протягивая руку к писарю, словно хотел ухватить того за шкирку:

— Вычеркивай меня с энтого списку! Вычеркивай к едреной баушке! Я на своих лошадках желаю гостей везти!

— А заместо его, — вклинился развеселый бабий голос, — а заместо его Настасью запиши, она от любого варнака отшибется!

Качнулся над площадью дружный хохот. Не понимая его причины, но воспользовавшись передышкой, крестьянский начальник снова выступил на передний план и в конце концов обуздал толпу.

Народ успокоился, поутих, и дело дальше двинулось неспешно и разумно. Каждый, кто хотел выставить свою тройку для проезда, выходил на крыльцо и заявлял о своем желании. Тут же начинали обсуждать достоинства его коней и сбруи и порою находили в том и другом случае такое количество изъянов, о которых бедный хозяин даже и не подозревал. Захару Коровину мигом вспомнили, что у него лет этак десять назад на скачках в Шадре вожжи порвались и тройка едва не потоптала глазеющий народ.

— Да у него сроду вожжи-то веревочны были, ими только титьки у Настасьи подвязывать! — пользуясь моментом, потешался кто-то из толпы, видно, имевший на Захара хороший зуб.

— Язык себе подвяжи! — не оставался в долгу Захар, — а кто в моих конях сомневается, выводи своих — померимся!

В конце концов после перепалки попал в заветный список и Захар Коровин.

Угомонились и стали расходиться только после обеда. Крестьянский начальник даже вспотел и охрип. Вытирая лоб, пробасил: