Рафаэль Сабатини - Златоустый шут

Из Кальи мы направились на север, в сторону Фоссомброне[36]. Дорога вилась среди заснеженных просторов, освещенных красноватым светом солнца, склонявшегося к горной цепи на западе, и мы коротали время за дружеской беседой, обсуждая перипетии сегодняшнего дня и прикидывая наши шансы добраться в целости и сохранности до Пезаро. Я ехал в плаще и шляпе, так что редкие встречные, попадавшиеся нам, никак не могли заподозрить в собеседнике знатной дамы простого шута. В тот январский вечер последнее обстоятельство мне самому почему-то совершенно не казалось странным. Напротив, в моей душе рождались надежды одна безумнее другой. Мессер Рамиро дель Орка славился своей тупостью, и вполне могло случиться, что он не только не свяжет встречу со мной с исчезновением мадонны Паолы, но даже не удосужится сообщить о таких деталях своему хозяину, кардиналу Валенсии. А значит, для меня еще не все потеряно…

Да, дорогие читатели, тогда я словно вернулся во времена ранней юности, когда грандиозные прожекты строятся на пустом месте, когда кажется, что стоит только пожелать, и осуществятся самые смелые чаяния…

Но дальше — больше; я подумал о девушке, с которой меня свела судьба, и мне на секунду — краткую, но восхитительную секунду! — показалось, что, покровительствуя ей, я приобрел на нее некоторые права. Затем я вспомнил о роде Сфорца, сыгравшем столь роковую роль в моей жизни, и о его родоначальнике, простом крестьянине по имени Джакомуцца Аттендоло[37], отличавшемся необычайной физической силой и потому прозванным Сфорца, «силач». Ничто не помешало ему подняться к высотам власти и славы, а ведь я тоже не обделен ни силой, ни талантами, и будь у меня возможность…

Здесь я решил, что хватит, и мысленно расхохотался над своими фантазиями. Чезаре Борджа, услышав отчет Рамиро о постигшей его неудаче, без труда сделает правильные выводы, и для меня это будет равносильно необходимости поставить крест на своей надежде покончить с теперешним постыдным занятием. Увы, шут по имени Боккадоро пал так низко, что все его мечтания просто смешны, даже если они вызваны атмосферой предвечернего часа и присутствием очаровательной девочки, красотой не уступавшей небесным ангелам.

Сгущались сумерки, когда копыта наших скакунов застучали по скользким камням мостовых Фоссомброне. Мы остановились в городке всего лишь для того, чтобы наспех поужинать, и через полчаса уже ехали дальше, направляясь в сторону моря, к Фано[38]. Высоко в безоблачном небе, прямо над нашими головами, плыла полная луна, заливая светом окрестности, так что мы могли позволить себе коротать время за беседой, доверяя выбирать дорогу нашим мулам. Впрочем, нам некуда было торопиться: мы уже решили, что нет смысла появляться в Пезаро раньше утра.

Набравшись смелости, я спросил мадонну Паолу о причине, заставившей ее покинуть Рим, и она рассказала мне, что папа Александр, в своем безудержном непотизме[39] и желании обзавестись выгодными связями для своей семьи, захотел выдать ее, мадонну Паолу Сфорца ди Сантафьор, за своего племянника, Игнасио Борджа. К такому шагу папу подталкивало и то обстоятельство, что у нее не было иных заступников, кроме брата, Филиппо ди Сантафьор, которого рассчитывали принудить дать согласие на этот брак. Именно ее брат, понимая, в сколь незавидном положении он оказался, посоветовал ей бежать из Рима и искать спасения у их родственника Джованни Сфорца, синьора Пезаро. К сожалению, ей не удалось сохранить свои приготовления к побегу в тайне: за ней была установлена слежка, и она считала чудом, что ей почти удалось добраться до Кальи, прежде чем отряд Рамиро настиг ее. Если бы не мое вмешательство, ее отправили бы назад в Рим и выдали замуж, не считаясь с ее желаниями. Добравшись в своем повествовании до этого места, она вновь принялась осыпать меня благодарностями вперемежку с благословениями.

— Вы поступили храбро и благородно, — утверждала она. — Несомненно, вы исполняли волю Небес; мне трудно представить себе, что во всей Италии кто-то другой мог бы отважиться совершить столь храбрый поступок.

— Но почему вы придаете всему этому такое значение? — искренне удивился я. — Любой мужчина повел бы себя точно так же, окажись он на моем месте.

— Нет, я не согласна с вами, — возразила она. — Кто пойдет на такие жертвы ради совершенно незнакомой женщины? Кто вернулся бы ко мне, чтобы сообщить о бегстве моих слуг? Кто согласился бы стать моим добровольным спутником во время этой ночной поездки? Кто, наконец, осмелился бы вырядиться так, как это сделали вы?

— Вырядиться? — переспросил я, не веря своим ушам. — Что вы имеете в виду, мадонна?

— Я говорю о маскараде, с помощью которого вам удалось перехитрить моих преследователей.

Повернувшись в седле, я удивленно уставился на нее, и наши взгляды встретились. Так вот в чем было дело! Вот почему она столь непринужденно вела себя со мной! Она, очевидно, сочла меня за некоего колесившего по Италии странствующего рыцаря, всегда готового оказать помощь попавшим в трудное положение девам. Наверное, она изучала нравы современного ей общества по произведениям мессера Боярдо[40] или, в лучшем случае, по «Амадису Галльскому» мессера Бернардо Тассо[41]. Она, похоже, не сомневалась, что шутовские колпаки и пелерины растут на кустах вдоль дороги и всякому пожелавшему воспользоваться ими достаточно протянуть руку и выбрать приглянувшийся наряд.

Что ж, пусть лучше она сначала узнает правду, а потом решает, как ей вести себя с настоящим шутом. Стоит ли принимать на свой счет любезности, предназначенные со всем для другого человека?

— Вы ошибаетесь, мадонна, — медленно произнес я. — Я не надевал на себя ничего из того, что уже не принадлежало мне.

После моих слов наступило молчание, и краешком глаза я заметил, как ослабли поводья, которые она держала в руках. Я думаю, если бы мы шли пешком, она непременно остановилась бы и повернулась ко мне лицом.

— Как так? — спросила она, и на сей раз в ее интонациях послышались холодновато-повелительные нотки. — Уж не хотите ли вы сказать, что вы профессиональный шут?

— Если предположить, что шутами не рождаются, зачем я стал бы надевать шутовской наряд?

— Но утром на вас были совсем другие одежды, — с сомнением произнесла она после непродолжительной паузы.

— Плащ, шляпа и сапоги служили мне лишь для того, чтобы скрыть свое обычное платье от посторонних взоров, — пояснил я и, не удержавшись, с подчеркнутым сарказмом в голосе добавил: — Особенно столь перепуганных, какие были у вас и у ваших слуг сегодня утром.