Зинаида Шишова - Приключения Каспера Берната в Польше и других странах

– Ты спросил, сынок: «Анна Шиллинг – это и есть Ганнуся»? Да, так называл ее Учитель. А все слуги во Фромборке и окрестные хлопы прозвали ее божьим ангелом.

Заботу о больном поделили между собой Ежи Доннер, старый Войцех, отец Фабиан Эмерих и свояк отца Миколая – Левше, которого Коперник, не в силах справляться с делами, уже давно попросил себе в помощники. Левше и предстояло наследовать по нем каноникат.

Напрасно Збигнева беспокоило, что у постели тяжелобольного суетится слишком много народу: гостям из Гданьска тоже нашлось дело. И отец Ежи, и Войцех, и отец Эмерих были люди в возрасте, они с трудом могли приподнимать тяжелого, тучного отца Миколая, когда тому нужно было оправить постель. «Молодой Левше» тоже не был уже таким молодым, но все же лет на десять моложе гданьщан. Но, как человек кабинетный, всю жизнь свою проведший в четырех стенах, он по слабости здоровья был плохим помощником.

Збигнев же и Каспер легко и ловко приподнимали больного, а когда отцу Миколаю становилось немного лучше, сделав из рук скамеечку, подносили его к окну и давали полюбоваться на звезды.

Правда, застав как-то вечером всех троих у окна, отец Эмерих строго отчитал моряка и Учителя за то, что они, не знающие законов медицины, тревожат отца Миколая, перенося его с места на место, и не дают якобы зажить небольшому, лопнувшему у него в мозгу кровеносному сосуду, а это может задержать окончательное выздоровление.

Опытный медик, доктор Коперник только грустной улыбкой ответил на слова собрата.

Приходя время от времени в себя, отец Миколай просил Каспера рассказывать ему о тех чудесных дальних странах, в которых тому довелось побывать. Збигнев же делился с больным планами своего будущего труда – истории Польши.

Вацек дни и ночи проводил у постели больного. Он лучше, чем отец и дядя, лучше врачей и родственников научился по одному взгляду отца Миколая угадывать, что тому нужно. А иногда, сидя у его изголовья, мальчик повторял ему историю похищения тети Митты и Уршулы, которую сам знал уже наизусть.

И всегда в одном и том же месте рассказа по мертвеющим губам Коперника пробегала слабая улыбка.

Поэтому Вацек, чтобы не утомлять больного, часто начинал свой рассказ именно с этого места:

– «И вот начальник рейтаров говорит дяде Франеку: „Послушай, а нельзя ли к возку какие-нибудь запоры приделать, а? Солдаты мои волнуются: погибнуть на войне – другое дело, а вот если тебе горло перегрызут“… Вы слышите меня, ваше преподобие?

Коперник молча опускал ресницы.

– «А дядя Франек отвечает: „Забьем гвоздями дверцу возка, монахини выскочить оттуда и не смогут“…

И Вацек, как солнышка из-за туч, дожидался появления на губах отца Миколая улыбки.

Коперник говорил уже с большим трудом. И, как это ни странно, Вацек за несколько дней научился понимать его нечленораздельную речь лучше, чем специально приставленные к больному люди.

И когда – трижды или четырежды на день – отец Ми-колай, мучительно прислушиваясь к шуму во дворе замка (слух до сих пор служил ему хорошо), с надеждой вопросительно поднимал на мальчика глаза, тот, еле сдерживая слезы, молча отрицательно качал головой.

Это означало, что отец Миколай справляется, не прибыл ли нарочный из Нюрнберга.

Гонец из Нюрнберга прибыл в ночь на 24 мая.

Услышав за окном конский топот, говор, а затем шаги в коридоре, Вацек с опаской глянул на отца Миколая: тот только что забылся после мучительной рвоты.

Ничто не шевельнулось на этом бледном лице, даже не дрогнули ресницы.

Осторожно выскользнув за дверь, мальчик в коридоре столкнулся с отцом Доннером. Сияя от радости, старик с трудом тащил в руках объемистый пакет.

– Вот! – сказал он задыхаясь. – Прислали из Нюрнберга книгу отца Миколая! – И прислонился к стене, не в силах больше выговорить ни слова.

Тревожить ночью уснувшего больного никто не решился.

Уже отзвонили к ранней обедне, когда отец Миколай пришел в себя. Чтобы отпраздновать торжественное событие, Каспер, Збигнев и Левше хотели собраться у его постели, но отец Доннер категорически запротестовал.

– Принесу ему его труд, пусть хоть на ощупь его узнает, глаза-то уже плоховаты. А лишних людей в опочивальне в эту минуту не надо! Помоги-ка мне, Вацюсь!

И Вацек, шагая через две и три ступеньки, взлетел наверх с тяжелым фолиантом в руках.

– Вот, брат Миколай, твои «Обращения», – чуть не плача от радости, сказал отец Ежи, входя к больному. – Прибыл наконец нарочный из Нюрнберга! – И положил на колени Коперника огромный, еще пахнущий типографской краской том.

Вацек не отрываясь смотрел на дорогое, внезапно просиявшее лицо.

С трудом выпростав из-под одеяла руку, отец Миколай попытался раскрыть тяжелый переплет. Вацек помог ему.

Потом больной устало закрыл глаза. Рука его упала на книгу и замерла без движения.

– Брат Миколай, ты слышишь меня? – окликнул его Доннер.

Обеспокоенный медик попытался было нащупать пульс больного. Потом, опустившись на колени у ложа Коперника, заставил стать на колени испуганного мальчика.

– Не верю, не верю! – бормотал старик, задыхаясь от слез. – Не верю – в такой-то день! Боже милосердный, дожить до получения своего труда – и вдруг…

Вацек оглянулся на скрип открывшейся двери.

В комнату вошли Каспер, Збигнев и Левше. Не дождавшись Вацка, они обеспокоились.

Немедленно послали за отцом Фабианом Эмерихом. С ним вместе поднялся наверх и Войцех.

Старый слуга не плакал. Господин его и друг приучил его спокойно дождаться этого дня.

– Ну, господи, теперь и меня ты уже не задерживай больше на земле! – произнес он, осеняя себя крестом.

Отец Эмерих подошел к больному, взял его за руку, потом приложил ухо к его груди. Торопливо шагнув к окну, он отдернул занавес. Затем поднес к губам отца Миколая зеркало. Поверхность стекла оставалась ясной, незамутненной.

– Nicolaus Copernicus mortus est![65] – громким голосом возвестил он то, что и до его прихода было понятно всем собравшимся у ложа отца Миколая. – Помолимся же, дети мои!

Не прошло и получаса, как по черепичной крыше замка загрохотали чьи-то тяжелые шаги: отец Эмерих велел приспустить на фромборкской башне флаг.

А еще через несколько минут в весеннем воздухе поплыл печальный и торжественный звон.

Известие о кончине милого друга и собрата, Миколая Коперника, застало епископа хелмского еще в Кракове.

«Ваше преосвященство, – писал ему Каспер Бернат, – нет на земле уже Миколая Коперника!»

Ни присутствовать при отходе друга в лучший мир, ни дать ему последнее причастие, ни проводить его в последний путь отцу Тидеману не довелось.