Далеко от неба - Александр Федорович Косенков

— В сейфе? — спросил Тельминов.

— Кстати, — словно спохватился Домнич. — за похищение частной и государственной собственности всем принимавшим непосредственное участие такое припаяют — мало не покажется.

— Попрошу немедленно передать ключ от вашего сейфа следственным органам, — жестко отчеканила Надежда.

— Ключ? Какой ключ? — продолжал нагло паясничать Домнич. — Ключик потеряли, открыть не можете? У меня его тоже не имеется. — Он демонстративно вывернул карманы. — Потерял где-то. У нас там в тайге такие баталии происходили. Так что немудрено. Можете вон Героя России порасспрашивать.

Подошел Василий, протянул руку, требовательно приказал:

— Ключ!

Домнич демонстративно поднял руки:

— Ищи. Найдешь — ваша взяла.

Василий рывком приподнял его, перевернул вниз головой и несколько раз сильно встряхнул. Ключ так и не появился.

— Соображать надо, — встав на ноги и приглаживая волосы, прохрипел, едва сдерживая себя, обозленный Домнич. — Видал хоть раз ключ от советского сейфа? Это тебе не нынешние кнопочки-циферки. Во! — Он показал пальцами размер. — Что я его, на шее носить буду? Ищите. Надька вон сколько раз пыталась найти. Была, значит, причина — тоже интересовалась содержимым. Тю-тю! Говорю вам — потерял. В Убиенке, между прочим. Где меня некоторые утопить хотели. Не получилось. И сейчас не получится. Финита ля комедия. «Шел он в Арктике на дно, и тонул на юге, но… — Руками и ногами он изобразил заключительное танцевальное па, выдержал короткую паузу и закончил: — Выходил всегда сухим на берег». Можете даже не сомневаться. Повернулся к Надежде: — Во избежание самых неприятных последующих осложнений прошу доставить сейф на прежнее место нахождения и организовать круглосуточную охрану. Пошли, Колька, — обратился он к стоявшему рядом старшине. — Где там ваша камера предварительного заключения? Когда будут увольнять из органов, напишешь в объяснительной, что не хотел, но был вынужден. Приходи тогда ко мне, не обижу. Оформлю охранником.

Видевшие только что продемонстрированное унижение еще недавно всесильного и непотопляемого хозяина местного, годами складывающегося жизненного обустройства, к которому они привыкли и от которого целиком и полностью зависели, некоторое время пребывали в полной растерянности перед необходимостью выбора, от которого, как тут говорили чуть раньше, будет зависеть вся их дальнейшая жизнь. Большинству нетерпелось поскорее «слинять» отсюда подальше, отсидеться и потолковать в сторонке, а там будь, что будет. Немногие про себя сочувствовали затеявшим всю эту бучу людям и даже готовы были поддержать, если только это не будет грозить опасным разворотом в противоположную сторону. Были и такие, что сочувствовали сейчас Домничу, и если бы хоть что-то обозначилось в его пользу, безусловно, встали бы на его сторону — слишком большими неприятностями грозило бы им его окончательное разоблачение.

Как ни странно, одним из первых отыскал спасительный лично для себя выход Шевчук. Добыв из одного из карманов своей

куртки тяжелый ключ, несколько минут назад втихаря переданный ему Домничем, он осторожно тронул за рукав обернувшегося к нему Василия, сунул ему ключ от сейфа, и тут же буквально растворился за широкими спинами смотрящих вслед уходящему Домничу людей.

— Артист! — громко окрикнул уходящего Домнича Василий. — Предлагаю на прощание спеть другую песню.

— Ну? — остановился Домнич. — Концерт по заявкам. Какую желаете?

и Василий показал ему ключ от сейфа.

— «По причине, не зависящей от нас…» — пробормотал заметно растерявшийся Домнич. — Один — один! — после затянувшейся паузы крикнул он, отступая чуть в сторону от своего конвоира.

— А где твой «один»? — крикнул Тельминов.

— Найдем, — шагнув за спину сопровождавшего его старшины, он заломил ему руку, вырвал пистолет, сильным толчком отправил на землю, привел похищенное оружие в боевую готовность и направил его на толпу.

— Не дури, — спокойно сказал Василий и пошел прямо на него. — Все равно промажешь. Как в прошлый раз.

— Все в прошлом, — усмехнулся посуровевший и неузнаваемо изменившийся Домнич. — Не промажу. Неудавшийся спектакль надо заканчивать как можно громче. Чтобы публика была довольна.

Выстрелив себе в грудь и сделав несколько шагов вперед, упал к ногам Василия.

Завизжала какая-то женщина, а толпу на мгновение-другое сковало какое-то оцепенение. Черт-те что происходило у всех на глазах за последние часы. Ожидали, конечно, всякого, но происходящее выбило из колеи даже самых спокойных и равнодушных. Постепенно нарастающий ропот неожиданно прервал пронзительный крик, вдруг раздавшийся со стороны церковного крыльца.

С канистрой в руках на крыльцо забрался Бондарь. Отбежав от шагнувшего было наперерез отца Андрея, он стал расплескивать из канистры бензин — сначала зачем-то на металлический и явно негорючий сейф, затем на бревенчатые стены, на входную дверь, на пол, плеснул бензином на пытавшегося помешать ему отца Андрея, на крыльцо. Остатки выплеснул на землю, выкинул канистру и достал из кармана зажигалку. И все это всячески увертываясь от отца Андрея, который дважды чуть не скинул его с крыльца. Все это время он не переставал кричать, будучи уверен, что все его слышат. Но слышно, вернее, разборчиво слышно, было немногое. Какие-то обрывки прошлых обид, вопросов, угроз, попыток что-то объяснить…

— Что, плохо жили? Все было. А теперь Мишка Тельминов ходит, командует, как жить надо. Дожили, родненькие! Молитесь теперь вот на него. Или на попа на этого молитесь…

…Церкву поставили. А на хрена она тут? Всему, что было, она поперек. С неё началось, с неё! Как поставили, так и началось… Баба ушла, дом сгорел, начальники попропали. Думаете, теперь полегчает? Ещё хужей будет. Кровушкой умоетесь. Вон, лежит уже один. И вы ляжете. Рядышком лежать будете. У меня дом сгорел, и у вас сгорит. И вы сгорите. Все сгорите. От горя бежали, да в беду попали… А с тобой, — пятясь и увертываясь от отца Андрея, — я согласен. Полностью согласен. Нельзя так жить. Разве это жизнь? На Бога, говоришь, надейся? А где он был твой Бог? Не видал ничего? Пускай теперь поглядит…

В это время разглядел в надвигающейся толпе Любашу.

— Что, Любка? Довольная? Любишь греться, как бы теперь не