Ирина Измайлова - Царство небесное

– Сицилию... – Эдгар смотрел на мальчика, и его лицо становилось все серьезнее. – Слушай, отец, а ведь правда – отчего бы и нет? Если я, не умея толком драться на мечах и держась в седле чуть лучше деревенского увальня, отправляюсь в поход, да еще собираюсь сойти за рыцаря, то почему этот зайчонок не может стать моим оруженосцем? В любом случае он надежнее всех, кого мы с тобой можем припомнить. А уж до чего сметлив и прыток... Так что, подумай, отец, – по крайней мере, я ручаюсь, что малыш не струсит.

Барон Раймунд сперва посмотрел на сына словно на тронувшегося умом, потом почесал ребром ладони затылок, окинул взглядом мешковатую фигурку Ксавье и усмехнулся:

– Ты сам выбрал, Эдгар. А тебе, малыш, я завтра дам пару монет – ступай в город и изволь купить себе одежду, в которой ты хотя бы не будешь похож на пугало с пшеничного поля. И все – иди отсюда. Мне нужно еще поговорить с сыном.

Мальчик вскочил и кинулся к дверям, почти не хромая, страшась только одного – что его догонит сердитый окрик хозяина, который ведь может спохватиться и передумать... И ни отец, ни сын не заметили, какой сумасшедшей, переполнившей душу радостью вспыхнули глаза подростка.

В то время, как Эдгар стремился отправиться в путь как можно скорее, Луи, впутавший молочного брата в это отчаянное предприятие, вовсе не спешил. Он понимал, что лучше всего им, Эдгару и ему, было бы появиться в Мессине одновременно, чтобы грозный король Ричард, получив разом обеих невест, имел полное право сделать окончательный выбор и не винить своего посланца (вернее посланцев, но этого он не знал!) в постыдной нерасторопности. Однако подгадать одновременное прибытие на Сицилию было невозможно, поэтому нужно было по крайней мере сделать разрыв во времени совсем небольшим. А коль скоро от Лиона до Парижа было куда ближе, чем от Лиона до Винчестера, то молодой рыцарь решил выехать на неделю позже своего друга.

Проводив Эдгара, Луи отправился на несколько дней в свой родовой замок, который отстоял от Лиона на двадцать лье и располагался в небольшой долине, очень красивой и очень плодородной, благодаря чему вблизи замка было несколько довольно богатых деревень. Их красивые ухоженные домишки, нарядно выбеленные и всегда покрытые свежей травой, являли заметный контраст со старым замком, когда-то тоже богатым, но пришедшим в полное запустение еще при покойном отце Луи графе Гюи де Шато-Крайоне. С востока и юга полуразрушенный, с севера и запада кое-как укрепленный и подлатанный, замок больше походил на руины, чем на жилье рыцаря. Подъемный мост незадолго до отъезда молодого крестоносца в поход почти совершенно вышел из строя, и Луи приказал не поднимать его без крайней нужды, не то потом можно было и не опустить... Единственный стражник, старый слуга покойного графа Гюи, седой и степенный Жан был очень доволен таким приказом: он отлично знал, что в замке совершенно нечего красть, и с него ни за что не спросят, а если вдруг в округе объявятся разбойники, он всегда узнает об этом загодя – в окрестных деревнях красть как раз есть что, и уж крестьяне оповестят друг друга об опасности... В первую очередь зазвонит колокол на церкви Святого Стефана, и тогда селяне, похватав узлы и гоня перед собою скотину, ринутся к замку – какой-никакой, он все же может послужить убежищем. Вот они и помогут поднять, а по окончании нашествия опустить мост. А так – что его трогать?..

Отец Луи, имея достаточно крутой нрав, приучил некогда местных крестьян исправно платить ему дань. Однако все щедрые плоды здешних садов и полей, всех гусей, овец и кур добросовестно поедала дружина храброго графа – он считал, что иметь при себе меньше двадцати пяти воинов недостойно рыцаря. Луи, за три года до своего отъезда похоронивший отца, распустил эту дружину, понимая, что проку от нее не будет никакого – воины, все из здешних крестьян, успели состариться, многие растолстели и огрузли, иные за последний десяток лет почти разучились сидеть в седле. Молодой Шато-Крайон отдал им лошадей, на которых они сопровождали старого графа в былые походы, оставив себе лишь трех чистокровных кобыл и одного жеребца, а из слуг сохранив старину Жана да нескольких подростков для ухода за конюшней и козами. Сельскую дань в это время пришлось почти всю отдавать за долги – граф задолжал соседу, старому рыцарю, товарищу по прежним походам, и, что было куда хуже – паре лионских ростовщиков. В крестовый поход Луи отправился с единственным оруженосцем, призвав одного из воинов старой свиты, и тот остался навеки в безводной пустыне, куда войско германцев завел коварный проводник-мусульманин. С кем ехать на этот раз, молодой рыцарь раздумывал, направляясь к своему замку, а заодно гадал, удастся ли прожить эти несколько дней, ничего не потратив из тех денег, что он припас себе в дорогу, честно разделив золото короля Ричарда с молочным братом.

Мрачные стены и откровенная нищета графских покоев навели на юношу грустные мысли. К тому же, он все чаще думал, что ввязался в очень скверную историю, и добро бы ввязался сам, но еще и впутал самого близкого друга. Луи искренне любил Эдгара, и ему стало страшно, когда он представил себе, что может приключиться с кузнецом, вздумавшим выдать себя за рыцаря, если его разоблачат. В какой-то момент крестоносец даже подумал, не повернуть ли коня, не догнать ли молочного брата и не сказать ли, что ехать никуда не нужно... Как ни воодушевился Эдгар, начитавшийся записок своего легендарного предка, вряд ли он станет долго спорить. Все это так, но что тогда делать с клятвами, данными двум королям, с двумя невестами и со всей этой бредовой историей, в которой ему, Луи, можно было самое меньшее потерять голову (ни тот, ни другой король не простят такой «шутки»), а самое худшее, возможно, лишиться чести...

От таких мыслей молодой рыцарь готов был совсем впасть в уныние. Однако он слишком устал в своих странствиях, а потому, проглотив немудреный ужин, уснул мертвым сном на широкой отцовской кровати, застеленной по-охотничьи несколькими волчьими шкурами.

Утро разбудило его хором птичьих голосов и дружным блеянием коз, которых один из пастушков гнал на выпас. Сквозь затворенные ставни в комнату яркими лезвиями вонзались солнечные лучи.

На скамейке в ногах постели Луи обнаружил большую глиняную лохань и кувшин с водой – значит, тетушка Мирта, жена стражника Жана, не позабыла привычек молодого господина, которые старый граф называл дурью. «Вот, гляди, будешь так часто мыться, наживешь лихорадку!» – говаривал он сыну. Не позабыла Мирта и любимого завтрака Луи: он еще возился с умыванием, а она уже, войдя без стука, притащила широкий медный поднос, на котором стояла тарелка с ломтями свежевыпеченного хлеба, красовался кувшин козьего молока, стакан и сваренное вкрутую гусиное яйцо. Гусей в замке не держали, значит, служанка не поленилась до свету сбегать в деревню, чтоб побаловать вернувшегося из долгого похода крестоносца.