Леонид Влодавец - Рыцарь Шато д’Ор

— Дядя Марко, отчего вам грустно? — спросила Альбертина.

— Да так, сынок, — вздохнул мессир фон Оксенфурт, — тоскливо! Видать, все нынче переженятся, а нам с тобой вековать…

— Дядя Марко, а вы возьмите меня замуж, а? — заискивающим тоном попросила Альбертина. — Я ведь все могу делать… Все-все… Я даже стирать и варить умею…

— Куда там! — отмахнулся Марко, растроганно смахивая слезу. — Голубка ты моя! Да ведь я постарше вашего батюшки буду покойного, у меня уж и дочка постарше тебя… Вот как, вишь, вышло-то! Только нашел, опять потерял! Увезет ведь заречник ее, увезет! А тебе мы паренька подберем… Вон сколько за столом, выбирай любого… Я ему так скажу, что не откажется…

— Жалко мне вас, дяденька, — шмыгнула носом Альбертина. — Я вам помочь хочу… Помните, как вы в Шато-д’Ор приехали и как напились? Все тогда смеялись, а мне вас жалко было…

В дальнем углу зала, в темной нише, стояла долговязая Сюзанна и всхлипывала, а паж Теодор, едва достававший ей до грудей, упрямо тянул ее за руку на темную лестницу.

— Ох, господин паж, — говорила она, — ну что вы, ей-богу! Отпустите меня, ради Христа отпустите! Боюсь я, грех ведь вам и мне…

— Пошли! — шипел Теодор. — Пошли… Пойдем баловаться…

— Да это вам баловство… А мне каково? — снова всхлипнула девушка.

— Идем-идем! — шлепая девушку по заду, сказал паж. — Пока госпожа Клеменция пирует, можно поваляться на ее постельке…

— Да ведь нас высекут, господин паж, высекут, ей-богу!

— Меня ни за что не высекут! — хвастливо заявил паж. — Госпожа Клеменция меня любит…

Сюзанна тяжко вздохнула и, понурившись, поплелась за маленьким деспотом. Он провел ее по лестнице, по темным коридорам, довел до спальни Клеменции и затащил в полутемную комнату.

— Задери юбку! — деловито распорядился Теодор, толкая девушку на кровать и расстегивая штаны. — Быстрее, а то ущипну!

Девушка, вздыхая, подобрала подол. Она лежала на животе, выпятив свой аккуратный задик и свесив ноги на пол. Теодор набрал на ладонь немного масла из плошки, которой освещали комнату ночью и которая сейчас не горела, смазал маслом свой топорщившийся член и, подойдя к девушке, направил его ей в прямую кишку…

…Пир между тем продолжался. Альберта, наслаждавшаяся своей ролью настоящей женщины, находила в своем новом положении все новые и новые прелести… Вальдбург уже грозно сверкал очами, заметив, что на его невесту устремлены весьма нескромные и слишком уж восхищенные взоры… А Альберта дарила улыбки с такой щедростью, что дело могло дойти и до поединка… Обаятельный Франческо очаровывал Агнес фон Майендорф… Впрочем, из скромности юноша умолчал о том, что именно он лишил ее невинности. Рене и Марта щебетали, как птички. Рекой плескались в рогах и кубках пурпурные и янтарные вина, аппетитно хрустело жареное мясо, чавкали жующие рты, лоснились от жира бороды и пальцы… Все было прекрасно — если бы не давняя неизбывная тоска, от которой сжималось сердце Ульриха. Он уже понял, что все дело в Клеменции, в ее странном взгляде…

— Вам не весело, сударыня? — поинтересовался Ульрих.

— Как вам сказать… — Клеменция горестно вздохнула. — Мне не очень-то весело сегодня… Вы победитель, но это означает конец моего господства здесь. Из хозяйки замка я превратилась в приживалку.

— У вас есть возможность остаться хозяйкой, — улыбнулся Ульрих. — Я уже однажды имел честь предложить вам руку и сердце!

— Ну, этот выход слишком уж прост, — сказала Клеменция. — Став такой хозяйкой, я стану вашей рабыней, не более. Да и потом, я ведь говорила вам уже, что не хочу, чтобы и вы, и я любили тех, кого давно уже нет… А любить вас нынешнего, седого и изрубленного и такого удачливого, я уже не могу. Да и вам не нужна старая и развратная баба…

— Мы бы могли не слишком докучать друг другу. Альберта с Альбертиной уже взрослые, Франческо тоже вполне созрел… Найдется кому продолжить род Шато-д’Оров, как и род Вальдбургов. И я бы согласился, если бы один из сыновей Франсуа стал бароном фон Майендорфом…

— Ах, вот с какой стороны вы решили подъехать? Достойно полководца, перехитрившего герцога…

— Пойдемте пройдемся? — неожиданно предложил Ульрих. — Душно здесь очень…

— Не думаете ли вы, что я стану более сговорчивой на свежем воздухе?

— Надеюсь на это, — заявил Ульрих.

— Ну что ж, пройдемся! — кивнула Клеменция.

Они вышли во двор, залитый предзакатным солнцем.

Вокруг толкались дворовые люди. Им тоже выкатили несколько бочек вина, зажарили на вертелах свиней и баранов, дали вдоволь хлеба и сыру. Тут весело приплясывали, орали скабрезные куплеты, визжали и то ли в шутку, то ли всерьез — размахивали кулаками. А кроме того, пощупывали девок, тоже, разумеется, подвыпивших. Шато-д’Оров-старших встретили воплями ликования.

— Ура нашему доброму графу!

— Слава госпоже Клеменции!

— Пусть не скудеет род ваш!

Из толпы вышел древний старик, разумеется, нетрезвый, однако довольно твердо стоявший на ногах.

— Любезные господа! — возгласил дед и бухнулся на колени. — Христом Богом вас прошу не прогневаться на мою глупость! Велите слово молвить!

— Молви, молви, — усмехнулась Клеменция.

Дед вопросительно глянул на Ульриха, видимо, разрешения одной Клеменции ему было недостаточно.

— Можно! — сказал Ульрих.

И дед, ударив лбом о землю, произнес:

— Благородные.. ик!… господа! Что я хочу сказать… ик!… Народ, значит, шато-д’орский, велел мне спросить, как же это теперь вы друг другу будете? Муж и жена? Прошу простить, ежели что не так сказал!

— Ты что это, старик?! — вскричала Клеменция, но вдруг сказала: — Да, мы муж и жена!

— Ур-р-р-а-а-а-а-а! — грянуло по всему Шато-д’Ору. — Ур-р-а-аа-а!

— Вы правы, мой победитель, — сказала Клеменция, — свежий воздух повлиял на меня. Погуляем по стене?

— Пожалуй, — ответил Ульрих. — Хотя, честно говоря, я ничего не понимаю…

— Народ признал вас, мессир Ульрих.

— Двадцать лет я ждал этой минуты… Послушай, раз уж все так получается…

— Ты желаешь лечь со мной? — Клеменция лукаво улыбнулась. — Неужели так трудно дождаться ночи?

Они поднялись по лестнице и пошли мимо часовых, которые приветствовали их, полагая, что мессир Ульрих и госпожа Клеменция проверяют посты.

Ульрих и Клеменция прошли по стене до Мысовой башни, нависавшей над крутым обрывом. Внизу в лучах заходящего солнца серебрилась река, она словно звала к себе… Несколько секунд, а может быть, минуту, они как завороженные смотрели вниз. Это была, возможно, самая страшная и сладкая для них минута… Лишь миновав Мысовую башню, Ульрих наконец признался: