Алексей Иванов - Тобол. Много званых

– Дозволяю.

– Иркутский комендант пьяный сказал, что царь Пётр – первый вор.

– «Слово и дело» доносчик помянул?

– Нет, господин губернатор.

– Ябеду в огонь, доносчику батогов.

– В Ишиме купца-раскольника насильно побрили, а он свою отрезанную бороду хранил за иконой. Осенью умер, его похоронили, а бороду в гроб положить забыли. Спрашивают, что делать.

– О, господи, – вздохнул Матвей Петрович. – Пущай на свече сожгут эту бороду с подобающей молитвой. Напиши им, что на том свете брода прирастёт, – Гагарин потянулся, с хрустом разгибая спину. – Устал я уже, Ефимка, с утра сидим, как два сыча в дупле… Передышку дай.

Дитмер без возражений бережно сложил непрочитанные листы в стопку.

Челобитные Матвей Петрович разбирал в своей палате в Губернской канцелярии. Короткий зимний день ещё не угас, но слюда в свинцовых рамах оконниц нежно порозовела – солнце клонилось к закату. Дверь в канцелярию Матвей Петрович велел держать открытой, чтобы ушлые чиновники боялись его и занимались казёнными бумагами, а не дулись в карты, как бывало; из канцелярии доносился унылый бубнёж переговоров и скрип перьев.

– Господин губернатор, – от неловкости Дитмер даже отвёл взгляд, – у вас просит внимания солдатская жена Бригитта Цимс.

– В шею её.

– От себя я тоже просил бы принять, – принуждённо сказал Дитмер.

Щепетильный и скрытный Дитмер редко утруждал Матвея Петровича своими делами, и Матвей Петрович согласился.

Он сразу узнал эту красивую шведскую бабу. Он ведь когда-то судил её пьяницу-мужа, который в кабаке Панхария проткнул палкой парсуну царя Петра. Кажется, Ефимка Дитмер в тот раз придумал какую-то уловку, чтобы спасти того дуболома от Преображенского приказа. Забавный был случай. Матвей Петрович, улыбаясь, смотрел на Бригитту. На лице у неё желтели старые синяки. Бригитта стояла и молчала, ожидая дозволения говорить.

– Лиса пригожа хвостом, а красавица – побоями, – добродушно пошутил Матвей Петрович. – Ну, слушаю. На мужа будешь жаловаться?

– Можете начинать, Бригитта, – по-шведски сказал Дитмер. – Сейчас он в добром расположении духа.

– Господин губер… нар… Я просить помиловать, – с трудом подбирая русские слова, сказала Бригитта. Она держалась спокойно, и это понравилось Матвею Петровичу. – Когда быть драка, не быть желание смерть.

– Какая смерть? – не понял Гагарин. – Толком выкладывай.

– Она говорит о драке между её мужем солдатом Михаэлем Цимсом и штык-юнкером Юханом Ренатом, – негромко пояснил Дитмер.

– Михаэль бить меня. Господин Ренат защита мне. Михаэль ударить его. Господин Ренат ответить. Это жар, горячо.

– Погорячились, – подсказал Дитмер.

– Чисто цыгане, а не шведы, – хмыкнул Гагарин. – За бабу в кулаки.

– Прошу отпустить из каземат, – завершила Бригитта.

– Мужик бабу свою поучил – и в каземат его? – весело удивился Матвей Петрович. – Дожили! Это бабе плетей следовало отмерить. Какой дурень его упёк? Надобно выпустить солдата, Ефимка.

– Нет, – Бригитта покачала головой. – Михаэль иметь свобода.

В общей драке на ярмарочной площади Цимс получил удар плотницким гвоздём меж рёбер. Другой бы, может, и умер, а Цимс, здоровенная скотина, зажал рану рукой и убежал домой. Два дня он лежал пластом, но потом оклемался, и сейчас уже ковылял по двору, лишь чуть скособоченный.

– Я просить отпустить господин Ренат, – твёрдо сказала Бригитта.

– Вот те раз! – опешил Матвей Петрович. – Он же твоему мужу кости ломал, и ты за него заступаешься?

– Да, – с достоинством кивнула Бригитта. – Я любить господин Ренат. Он также мне любить. Михаэль иметь злость, гнев.

Матвею Петровичу всё больше нравилась Бригитта: её здравомыслие и трезвость странно сочетались с бесстыжим и преступным устремлением.

– Вот ведь бесова кошка! Мужиков стравила! Это тебя в каземат надо посадить, а не твоего полюбовника.

– Так, господин губернатор, – согласилась Бригитта. – Вина мне.

– Кто, говоришь, твой дружок-то?

– Штык-юнкер Юхан Густав Ренат, – повторил Дитмер.

Теперь Гагарин вспомнил штык-юнкера: с него же началось побоище на ярмарке. Пьяный Васька Чередов зарубил собаку юнкера, а юнкер расквасил Ваське рожу, и дальше пошло-поехало. Но драка с пленными шведами – это государственное злодеяние, за которое непременно надо кого-то наказать. И Матвей Петрович хотел наказать штык-юнкера: он объявит офицера Рената зачинщиком мятежа и отправит в Преображенский приказ, в безжалостные руки князя-кесаря Ромодановского. Правда, никаких писем Ромодановскому Матвей Петрович пока ещё не написал, торопиться некуда.

– Пред богом-то не совестно за любодейство? – спросил он Бригитту.

Матвей Петрович и сам грешил так, что никакой Бригитте за ним не угнаться, он всё знал про совесть и божьи заповеди, но спрашивал, потому что хотел узнать, насколько сильна страсть между этой бабой и офицером.

– Я хотеть брак, когда закон, господин губер… нар. Господин Ренат тоже хотеть. Но нет развод, где плен. Нам чужая страна. Господин пастор Лариус, господин ольдерман фон Врех отказывать нам.

– Жениться не дают, а женилка горит, – хмыкнул Матвей Петрович.

Ему всё стало ясно. У этих шведов не одна лишь срамная похоть, у них любовь. А любовь горы своротит. Хитроумие Матвея Петровича само по себе принялось выстраивать какие-то связи, которые он ещё не успевал осознать.

– Прошу прощения, господин губернатор, – сунулся Дитмер. – Драка между штык-юнкером Ренатом и солдатом Цимсом произошла во время недавних прискорбных событий на ярмарке. Солдата ударили ножом. Это сделал случайный человек, русский. Но обвинение возложено на штык-юнкера, поскольку он швед и имел причины к убийству солдата.

– Господин Ренат не держать нож, – подтвердила Бригитта.

– А солдат-то жив?

– Да, господин губернатор. Ранение оказалось лёгким.

Ренатова полюбовница и секретарь Дитмер, понятно, не догадывались об истинных причинах заключения штык-юнкера и намерениях губернатора. Матвей Петрович внимательно разглядывал Бригитту. Да, непростая баба. Была в ней какая-то несгибаемая прямота, как в раскольниках. Однако эта шведская красавица не будет расходовать себя на проклятия, оправдания или слёзы. Её решимость по-немецки расчётлива. Она не полезет в костёр, но и не отступится. Она всё обдумает, дотерпит до удобного времени и ударит на поражение. Без суеты и клятв она пойдёт ради своего мужчины до конца и сделает что угодно. Такие умеют добиваться цели – не сразу, но верно.

Бригитте шибко не повезло, что её возлюбленный один должен ответить за смуту с пленными. Там, на ярмарке, солдаты Бухгольца повязали сотни три мятежников, из них человек сто были шведами. Полковник Бухгольц предложил вместо наказания зачислить смутьянов в рекруты. У Бухгольца не хватало людей для похода на Яркенд, и он воспользовался возможностью – орёл, что сказать. С русскими мужиками никто не нянькался: их отправили в рекруты без спроса. Со шведами было сложнее. Матвей Петрович пригрозил им, что сошлёт в самые гиблые и дальние края – в Туруханск, Якутск и Нижнеколымск, на Алазею и в Жиганское зимовье; шведам будет лучше, ежели они согласятся на время похода в Яркенд послужить в шквадроне у Бухгольца. Каролинов уговаривал ольдерман фон Врех. И шведы подписали бумагу. Поход займёт года два, а войне конца не видно: до примирения держав пленные успеют сходить в Яркенд и вернуться в Тобольск. Всех шведов освободили, а Ренат, зачинщик побоища, остался под стражей.