Зигфрид Обермайер - Храм фараона

Тут принц Сети поднял свою тяжелую булаву и ударил спокойно стоявшего перед ним Пиайя в лоб. Серые глаза при этом смотрели на него, не отрываясь, и они не моргнули даже тогда, когда головы его коснулась булава.

Люди Сети задержали стража гробниц, развлекая его всевозможными шутками. Высокий господин хочет здесь немного осмотреться без помех, и это, конечно же, долго не продлится, заверили стража. Когда Сети появился снова, они все исчезли, как привидения, и страж гробниц, покачав головой, — что здесь смотреть? — продолжил свой обход. Перед гробницей Пиайя стоял осел и чесался, как будто изнывал от жажды.

Может быть, скульптор в своем усердии забыл напоить и накормить животное? Страж спустился и увидел, что дверь закрыта. Это показалось ему странным, потому что он знал, что мастер работает до последнего солнечного луча и всегда оставляет дверь открытой. Он постучался, крикнул:

— Мастер Пиай!

Постучался сильнее, но внутри ничего не шелохнулось. Страж гробниц налег на дверь, и она тотчас поддалась. Он еще раз позвал Пиайя, затем решительно пошел к погребальной камере. Там он нашел мастера лежащим рядом с саркофагом. Его серые глаза были широко открыты, в них отражался красно-золотой блеск Ра, который уже готовился к своему ночному путешествию. Страж опустился на колени и коснулся руки Пиайя. Сделал он это только по долгу службы, потому что с первого взгляда понял, что перед ним мертвый. В середине лба у мастера запеклась кровь, и страж принял бы это за несчастный случай, если бы не странный визит, если бы воины не задержали его на некоторое время. Он вышел, закрыл дверь, покормил и напоил осла запасами, которые нашел у входа, и пошел к своему домику, стоявшему у подножия холма; с которого вся долина с гробницами была как на ладони. Он все еще не мог поверить, что этот спокойный, дружелюбный человек, совавший ему время от времени медные дебы, имел врага, который хотел отнять у него жизнь. Тем не менее так оно и было. Страж гробниц знал о Пиае только то, что он служит в храме Пта в Мемфисе. Туда он и отправил весть о смерти мастера через случайно проходившего мимо охотника.

Верховный жрец Хамвезе тотчас выслал отряд людей, велел отнести труп Пиайя к «ставящим печать бога» и пожелал поговорить со стражем гробниц.

Смущенного и дрожащего стража нужно было сначала успокоить. Никто не подозревал его, и ему очень обязаны за то, что он так быстро передал весть о смерти мастера Пиайя. Хамвезе спросил его:

— Ты видел вблизи человека, люди которого тебя задержали?

— Нет, господин, я видел его только издалека, когда он внезапно появился. Его люди собрались вокруг него, и они все тотчас исчезли. Они скакали на лошадях, и с ними была боевая колесница.

— Хорошо, ты видел предводителя вооруженных людей только издалека. Тем не менее тебе бросилось в глаза что-нибудь особенное?

Страж гробниц усердно кивнул:

— Да, господин. Он был необычайно высок. Мастер Пиай был тоже довольно высок, но этот человек, кажется, еще выше.

«Сети, — подумал Хамвезе. — Это мог быть только Сети».

Внезапно ему стало жаль, что он добился помилования Пиайя. Если бы тот остался на Юге, то был бы жив.

— Ты хорошо сделал свое дело, мой друг. Писец передаст тебе половину золотого деба. Я же прошу тебя держать рот на замке. Кто бы ни спросил тебя о случившемся, отвечай, что тебя задержали незнакомцы, ты ничего не слышал, ничего и никого не видел, в том числе не видел и необыкновенно высокого мужчину. Ты видел какого-то человека издалека, такого же, как и все остальные. С мастером Пиайем, видимо, произошел несчастный случай: он споткнулся и ударился головой о свой саркофаг. Ты все понял?

— Да, господин, клянусь жизнью.

Такка получила известие, что с ее мужем произошел несчастный случай, и у нее никогда не было основания думать что-либо другое. Маленькая черная нубийка, казалась, совсем погрузилась в свое горе, тем не менее, в жалобных восклицаниях вдовы, сопровождавшей мумию Озириса-Пиайя в последний путь, слышались нотки гордости. Гордости, потому что она была его женой, гордости, потому что верховный жрец Хамвезе собственной персоной вел траурную процессию. Фараону, однако, решил верховный жрец, лучше сообщить о смерти Пиайя после праздника Зед, потому что никакая тень не должна омрачать столь редкое и значительное торжество. Хамвезе не учел только одного: за один месяц до праздника царь выразил желание пригласить Пиайя, прощенного им на все времена Единственного друга. Как и все его старые друзья, тот должен был принять участие в празднике, и на это время ему разрешалось приехать в Пер-Рамзес. Хамвезе мгновенно все обдумал. Если он скажет, что Пиай заболел, фараон, пожалуй, захочет послать к нему пару придворных лекарей, если же верховный жрец объявит, что тот в отъезде по делам храма, за ним велят послать. И в обоих случаях окажется, что Хамвезе лжец. Верховный жрец решился:

— Я должен сообщить тебе, уважаемый отец, то, о чем мне хотелось бы умолчать, чтобы не омрачать предстоящего празднества. С ним случился несчастный случай во время работы в собственной гробнице. Он мертв и похоронен со всеми почестями, и у меня болит печень, потому что я должен сказать тебе об этом.

Когда потрясение от столь скорбной вести прошло, фараон сказал грустно:

— Ну, вот смерть и нашла тебя, друг Пиай, и на этот раз никакая ошибка не оживит тебя, как тогда в Суенете. Он действительно стал Озирисом, Хамвезе, ты это сам видел?

— Мои люди наблюдали за бальзамированием, и я сам провел церемонию открытия рта. Его вдова будет получать от храма половину его жалованья, пока будет жива, о сыне мастера я тоже позабочусь. Такка снова беременна, и я сделаю все, чтобы она и дети никогда не знали нужды.

— Ты сделал то, что было правильным и необходимым. То, что ты не хотел огорчать меня перед праздником, тебе прощено. Но как с Пиайем, таким опытным ремесленником, мог случиться несчастный случай в гробнице?

— Он, должно быть, поскользнулся, когда рисовал. Может быть, это был приступ слабости. Он стукнулся головой о каменный саркофаг с такой силой, что разбил себе правый висок.

— Тем не менее, это прекрасная смерть. Он умер на работе, которая значила для него так много. Он умер как свободный человек, обладая моей дружбой, и его ка получило причитавшееся ему место покоя. Для бывшего раба было бы нескромным требовать от богов большего.

— Только одному можно ожидать от них большего — тебе, Богоподобный.

— Я — Благой Бог, и мне полагается то, что не полагается никому другому, — ответил Рамзес со спокойным убеждением.