Жан-Франсуа Намьяс - Дитя Всех святых. Перстень со львом

Наконец маршал де Сансер решил подчиниться воле короля. Но в спорах был потрачен целый день, и тело коннетабля из-за жары начало быстро разлагаться. Пришлось задержаться еще на два дня, чтобы вымочить тело в уксусе, и только 17 июля армия смогла тронуться в путь, направляясь к Парижу.

Возвращение было скорбным. К тому же войска задерживало взволнованное население, окружавшее солдат с самыми искренними проявлениями горя. По-прежнему держалась сильная жара, и с каждым новым днем от гроба исходило все большее зловоние, так что вскоре уже никто не мог к нему приблизиться. Гроб ехал один, на повозке без кучера, влекомой мулом, а на привалах его оставляли в стороне, как можно дальше от людей.

Франсуа плохо себя чувствовал. Днем он пылал, ночью его бил озноб. Под Шатонеф-де-Рандоном он подхватил ту же лихорадку, которая унесла дю Геклена. До сих пор его хорошо закаленный организм сопротивлялся болезни. Но душевные испытания его подкосили. Дух больше не поддерживал тело, которое сделалось вдруг уязвимым.

Армия прибыла в Пюи 30 июля. Вонь была такой нестерпимой, что стало ясно: дальше так ехать нельзя. Монахи-якобинцы предложили вынуть из тела внутренности и просили чести похоронить их в стенах своей обители.

Операция длилась два дня. Армия застыла в неподвижности под впечатлением этого мрачного события, слишком грубо напоминающего об ужасной судьбе, уготованной человеческой плоти.

Как только удаление внутренностей было завершено, второго августа состоялась торжественная месса в кафедральном соборе. Франсуа едва держался на ногах, так его лихорадило, но при этом больше всего страдало его сердце. Два месяца назад именно здесь он молился Черной Деве. Коннетабль стоял в первом ряду, а Франсуа де Флёрен — с ним рядом. Теперь коннетабль стал зловонным трупом, а Франсуа, его сын, умер. Франсуа де Вивре чувствовал себя бесконечно хрупким, зависящим от малейшего удара…

Выйдя из собора, он направился в свою палатку с намерением лечь в постель, но на пороге его ждал какой-то человек. Он узнал одного из стражников замка Вивре, который при виде сеньора поклонился и протянул ему два пакета:

— Это письмо от вашего сына, монсеньор. Он просит, чтобы вы прочли его первым.

Франсуа вздрогнул, но не от лихорадки. Он вошел в палатку, оставив стражника на пороге, и вскрыл письмо. Оно было от Луи, но, конечно, написано не им самим, — Франсуа узнал почерк Изабеллы.

От Луи де Вивре Франсуа, сиру де Вивре,

владетелю Куссона.

Досточтимый отец!

На мне лежит тяжкий долг сообщить вам самую горестную из вестей: наша матушка, ваша супруга, скончалась 2 июля, в день посещения Богородицей святой Елизаветы, родив мертвого мальчика…

Франсуа вдруг похолодел — словно все зимние снега обрушились на него, словно вся его кровь оледенела и застыла у него в жилах… Он не испытал боли — он оцепенел.

Обстоятельства того злосчастного дня навсегда останутся запечатленными у нас в сердце. Первые схватки начались в терцию, а роды случились около полудня. Дама-родовспомогательница громко закричала, призывая нас. Мы находились в часовне вместе с врачом и священником. Священник не смог окрестить младенца, ибо тот родился уже бездыханным. Врач не сумел остановить кровотечение, из-за которого наша матушка быстро теряла силы. Предвидя свой скорый конец, она попросила исповедать ее и причастить святых тайн. Позже священник объявил мне, что сознание не покидало ее на протяжении всего обряда. Мы оставались с матушкой до самой ноны, и все это время она пребывала в молчании. Вскоре после того, как прозвонили нону, она открыла глаза и тихонько произнесла: «Прощайте, мессир Лев». Это были ее последние слова. Несколько мгновений спустя она отдала Богу душу.

Согласно вашей воле, матушка была положена во гроб в платье Французской Мадам вместе с ребенком. После заупокойной службы в часовне она была погребена в усыпальнице, в месте, выбранном вами. Согласно вашим же пожеланиям, ее гроб был накрыт лазоревым плащом с лилиями.

Досточтимый отец, я пересылаю вам письмо от вашего брата, отправленное им из Рима. Оно было доставлено в Вивре в последнее воскресенье июня. Поскольку ничто не указывало, что оно предназначено исключительно для вас, наша матушка вскрыла его и прочла нам. Его содержание весьма важно и срочно, и мы с сестрой умоляем вас не считаться с нами в решении, которое вам надлежит принять.

Изабелла поручила мне добавить, что в начале мая приезжал к нам в замок Рауль де Моллен. Он теперь рыцарь и изъявляет желание взять ее в жены. Она добавляет от себя, что это также и ее самое заветное желание.

Досточтимый отец, я прошу вас отправить ответ с тем же гонцом. Если ваша воля состоит в том, чтобы вернуться домой, то да приведет вас Бог как можно скорее. Если же она в том, чтобы откликнуться на призыв вашего брата, то да хранит Он вас среди опасностей, которые встретятся на вашем пути. Если вы пожелаете отдать мне какие-либо приказания, то не сомневайтесь: они будут исполнены точно и неукоснительно.

Ваш очень преданный, очень послушный и очень любящий сын

Луи.

Франсуа по-прежнему не испытывал боли. Ему было холодно, и все. В голову ему пришла лишь одна мысль: он ложно истолковал предсказание Тифании; четвертая беременность должна была закончиться не только смертью ребенка, но и смертью матери. Он лихорадочно вскрыл второй конверт, сломав печать с папским гербом. В сущности, Франсуа не отдал себя боли только потому, что имелось еще это второе письмо, содержащее нечто «важное и срочное»… Что-то оно ему скажет? Нужно узнать.

И Франсуа прочел:

Дорогой мой братец!

Помнишь ли ты Берзениуса? Вообрази себе, что я, прикончив его, не извел всю эту породу: тот, кого мы знали, имел брата. Он-то и стал причиной моих нынешних мелких забот.

Я нахожусь в Риме, при Папе Урбане VI, которого спровадил из Авиньона Папа Клемент VII. Как бы мало ни был ты осведомлен в делах веры, ты все-таки не мог не слышать, что у нас теперь целых два Папы: один в Авиньоне, другой в Риме, что, как понимаешь, немного осложняет жизнь христианского мира…

Франсуа было довольно трудно продолжать. Находясь в драматической ситуации, Жан ради изящества слога придал письму несколько игривый тон. Разумеется, он не мог себе и представить, в каком состоянии духа брат будет читать его послание.

Итак, Жан находился в Авиньоне, когда летом 1378 года случился раскол, порожденный избранием сразу двух соперничающих Пап. Как все французы, Жан принял сторону Авиньонского Папы, который и поручил ему некую миссию к Папе Римскому. Посольство, возможно, закончилось бы успешно, не окажись в Риме среди советников Урбана VI некоего Иоахима Берзениуса.