Георг Борн - Евгения, или Тайны французского двора. Том 1

— Я муниципальный чиновник, — крикнул Губольт, — и пришел, чтобы арестовать вас.

— В этом я сомневаюсь, — ответил Бедо. — Я защитник народа, и никто не имеет права арестовывать меня.

— Мне известно, кто вы такой, но я имею на руках приказ и должен его выполнить. Может быть, вы уличены в преступлении?

— Наверное, мне это снится. Но кто вы такой, позвольте мне узнать ваше имя?

— Я агент Губольт-младший, — сухо ответил вошедший и показал приказ об аресте, требуя в то же время от генерала не оказывать никакого сопротивления, и добавил при этом, что за ним стоят его люди.

— Если бы я хотел оказать сопротивление, — сказал с внушительной серьезностью генерал, — я умею умирать на крепостных валах — то вы бы давно распрощались со своей жизнью. Прикажите вашим людям выйти и дайте мне одеться.

Генерал с намерением медлил, он хотел дотянуть до рассвета, теперь ему было ясно все. Когда он, наконец, оделся, то сказал, прислонившись к камину:

— Теперь я хочу предостеречь Вас от того преступления, которое вы хотите совершить. Я хочу видеть, имеете ли вы храбрость для исполнения задуманного вами плана. Позовите сюда вашу шайку, милостивый государь. Я не тронусь с места.

Губольт крикнул своим людям, чтобы те вошли в комнату и приказал им взять генерала.

— Я хочу посмотреть, — сказал Бедо, — кто из вас рискнет потащить, как обыкновенного преступника, генерала Бедо, президента национального собрания.

Шайка этих людей одну минуту стояла в нерешительности, никто не посмел арестовать генерала. Наконец Губольт подал пример и подошел к генералу. Он схватил его, и тогда сообщники бросились на Бедо, как львы, и потащили в ожидавшую внизу карету. Когда они вышли на улицу, генерал закричал:

— Измена, на помощь! Я генерал Бедо!

Поблизости проходило множество людей, они бросились, чтобы помочь генералу, как вдруг с улицы Де Бак примчалась толпа городских сержантов и бросилась на безоружных людей с обнаженными саблями, между тем как кучер кареты с арестованным генералом погнал коней в галоп.

Кучи городских сержантов и муниципальных гвардейцев были расставлены рядом с домами, где жили лица, подлежащие аресту, для того чтобы избежать всякого сопротивления. Так, например, во время ареста генерала Шангарнье вооруженные агенты были помещены в винный погреб, находившийся напротив дома генерала, чтобы на всякий случай быть рядом. В их среде находились в качестве вождей многие выдающиеся члены бонапартистской партии, например, генерал Флаго, родной отец Морни и Луи Наполеона, любовник его матери.

Генерал Кавеньяк был тоже арестован в своем доме на Золотой улице, № 12. Арест этот был произведен агентом Каллином, который все время держал правую руку на груди под расстегнутым сюртуком. При нем были заряженные пистолеты, так как он получил приказание от Мопа выстрелить в генерала, если только тот вздумает оказать сопротивление.

Мы еще не сказали об одном, самом позорном обстоятельстве: о полном правдивости отчете, бросающем убийственный свет на того министра Луи Наполеона, который более, чем кто либо другой, заслуживает имя негодяя и который был бесчестным виновником войны 1870—71 года, бросившей друг против друга две благословенные небом нации. Мы говорим об Эмиле Оливье. Этот деятель навсегда получит вечное проклятие от истории всех времен и народов. Он сделался орудием Луи Наполеона, пленил своего родного отца и как преступника бросил его в декабре 1851 года в каземат форта Иври.

Старик Демосфен Оливье, вынесший в своей жизни ту сухую гильотину, которую мы позднее назовем Кайэной, писал своему, достойному проклятия сыну, будущему слуге его смертельного врага:

«С тех пор как я попал в форт Иври, испытал много потрясений. После моего ареста меня бросили в каземат преступников, в котором нас поместили, как скотов. Мы буквально лежим друг на друге. Отверстия, через которые в каземат проходит дневной свет, так узки, что в полдень едва возможно читать. Воздух совсем сюда не проходит. Пыль, поднимающаяся от наших нар и матрасов, создает ощущение, подобное испарению кислого уксуса. Пища жалкая, и той крайне недостаточно, так что даже и я, старый человек, вечно голоден. Мы, можно сказать, покрыты нечистотами и насекомыми. Нет никаких сил защищаться от них. Наши тела покрыты сыпью и пузырями. Это только слабое описание наших телесных страданий. Их можно выразить одним словом, специально придуманным, «пытка »!

Старый отец Эмиля Оливье искупил эти мучения смертью, а сын его сделался министром того самого человека, который умертвил его отца. В самом деле, разве не достаточно нескольких слов для описания этого человека, о котором можно сказать, что он или отпетый злодей или бесхарактерная, честолюбивая и подлая душа. Он должен быть судим так же, как и его ближайший сподвижник Граммон.

Однако возвратимся к этим кровавым декабрьским дням 1851 года. Морни разослал генералам приказы без разбора уничтожать всех, кто будет противостоять с оружием в руках. Envahir la ville par la terraur — ужасом должен быть усмирен Париж, — гласил его пароль.

Ближайшие дни были холодными, падал снег и моросил дождь, но, несмотря на это, баррикады были построены во всех главных пунктах города — в предместье Сент-Антуан, в квартале левого берега Сены, в предместье Пуасоньер и на бульварах. Необозрима была толпа народа, собравшаяся на Итальянском бульваре Магдалины.

Колоссальные баррикады были воздвигнуты возле театра Gimnase и Hotel de Ville. Улица Сент-Дени тоже была пересечена очень мощной баррикадой; такие же баррикады были разбиты на канавах, протекавших через Монмартр. Все это было сделано с удивительной быстротой, и Мопа почувствовал страх.

Уличный бой начался. Это была ужасная, кровавая бойня! Сражались не только на баррикадах, но и в отдельных домах.

Морни телеграфировал генералу Маньяну: «Можете смело врываться на бульвары». И через несколько часов застонал, как во время битвы, пушечный и ружейный огонь. Улицы покрылись трупами, кровь, смешиваясь с дождевой водой, текла по камням ручьями. Деньги, розданные солдатам Флери и Сент-Арно, большей частью послужили для их ожесточения. На баррикадах на улице Сент-Дени завязался долгий, страшный бой; так же жарко сражались и в предместье Сент-Мартен, и на улице Темпель. Бригады дю Ака, Марулаца и Гербильона окружили забаррикадированные кварталы и уничтожили все, что в них находилось.

«На баррикадах, возведенных на улице Рамбуто, — доносил бонапартист Белюино, — гром выстрелов продолжался несколько часов». Наконец, бесчисленным количеством ядер баррикады были разбиты и взяты штурмом. Они были покрыты трупами их защитников. Везде царил тот же ужас.