Жан-Франсуа Намьяс - Дитя Всех святых. Перстень с волком

Никто из присутствующих не знал, кому пришла в голову идея подобного спектакля, но эффект оказался потрясающим. Несчастный безумный король был точь-в-точь этой куклой, которую несли по Парижу, — пустая оболочка, которой придали подобие жизни.

В конце процессии ступали камергеры, знатные горожане, пажи, писари, а, завершая ее, в одиночестве шествовал сам Бедфорд.

В соборе Парижской Богоматери была отслужена первая погребальная месса. Под похоронный звон и звуки труб процессия направилась в Сен-Дени, куда прибыла уже ночью.

Собственно похороны состоялись на следующий день, 10 ноября. Уже было приготовлено место рядом с могилами родителей усопшего, Карла V и Жанны де Бурбон. После заупокойной службы могилу окружили герольды с опущенными книзу знаменами, на которых были золотом вышиты геральдические лилии.

Один из глашатаев выступил вперед, и в соборе разнесся его сильный голос:

— Помилуй и прости, Господи, благороднейшего и добрейшего государя Карла Шестого, короля Франции.

После недолгой тишины он заговорил вновь, столь же громко:

— Даруй, Господи, благую жизнь Генриху Шестому, королю Англии и Франции, милостью Божией нашему государю и повелителю.

Герольды одновременно подняли знамена и воскликнули:

— Да здравствует король!

Церемония была завершена…

На пути обратно в Париж Бедфорд демонстративно шагал впереди всех, перед ним несли лишь обнаженный королевский меч, символ регентской власти. Народ был подавлен вдвойне: к потере любимого короля добавилась вызывающая наглость победителя.

Собственно процессии позади Бедфорда никакой и не было. Те, кто присутствовали на церемонии, возвращались, не соблюдая никакого порядка. Священники, дворяне, горожане валили все вперемешку…

Адам и Лилит держались впереди. На Адаме были сверкающие доспехи, которые он заказал себе на деньги, полученные от Изабо Баварской, и новенький герб на груди. Лилит в знак траура сменила красный плащ на черный и тоже сделала себе новый «герб слез» — ведь любовь вернулась.

Как она и предполагала, маленький Филипп вскоре возвратился в дом Вивре, и с того дня новая «мать» окружила его самой нежной заботой…

Рядом с собой они видели английского регента и меч Франции. Они снова сделались богатыми и знатными, у них вновь имелся законный наследник, сын, их дело окончательно восторжествовало. День траура стал для господ де Сомбреном днем истинной радости. Однако впредь следовало соблюдать осторожность: жизнь ясно показала, до какой степени фортуна бывает изменчива и капризна.

Впрочем, ничто не мешало Адаму радоваться, и казалось, не найдется в мире ничего, что способно было бы испортить его хорошее настроение…

Когда толпа стала расходиться, он отыскал представителя Филиппа Доброго, Юга де Ланнуа, чтобы поприветствовать его и узнать новости о герцоге.

Ланнуа сердечно принял господина де Сомбренома и сообщил ему, что в прошлом июле их хозяин потерял свою супругу, Мишель Французскую. Адам приготовился было произнести приличествующие случаю слова соболезнования, но собеседник прервал его:

— Всем и каждому известно, что герцог Филипп никогда не любил свою супругу. Он сразу же стал подумывать о новом браке. И уже сделал выбор.

— И на ком же его выбор остановился?

— Это Бонна д'Артуа, вдова графа Неверского, брата Иоанна Бесстрашного, который погиб при Азенкуре. Она совершенно очаровательна.

Адам не поверил собственным ушам.

— Но это же его тетка!

— Жена дяди — это не совсем одно и то же. Церковь, разумеется, даст разрешение.

Адам не способен был дослушать до конца. Он несколько раз повторил:

— Его тетка! Тетка!

И, к великому удивлению Юга де Ланнуа, разразился громким смехом.

***

Юдифь слегла сразу же после той памятной ночи, когда произошло столкновение с Царицей Ночи. Невыносимое напряжение тех минут не прошло даром, и старое сердце не выдержало.

Она не умерла, но впала в состояние крайней слабости, и было очевидно, что ей уже не оправиться. Прекрасно знакомая с тайнами медицины, старая еврейка лечила себя сама. Она заперлась в своей спальне, и никому, кроме Франсуа и ее личной служанки, доступа туда не было.

Минул год после всех этих событий. Искра жизни, тлеющая в теле Юдифи, неудержимо угасала. Франсуа был серьезен и печален. С Юдифью исчезнет последний представитель его поколения. Он со своим долголетием обречен пережить всех, кого любил. Франсуа давно знал это, но так и не смог привыкнуть к этой особой форме одиночества…

Когда-то очень давно, в Испании, когда Франсуа воевал бок о бок с дю Гекленом, Юдифь была его любовницей. Но только гораздо позднее она стала по-настоящему близким ему человеком и заняла свое истинное место подле него.

Юдифь была из тех, кто дает потайной ключ к знаниям. Без нее Франсуа ничего не смог бы сделать: она сопровождала его шаг за шагом, с первой до третьей ступени Деяния. В алхимии она была его супругой, его госпожой Пернеллой. Юдифь разделяла с ним опасности и надежды до самого их блистательного и символического единения в потоке света…

Во второе воскресенье ноября 1422 года, когда Франсуа молился в часовне, служанка Юдифи пришла сказать ему, что хозяйка просит его прийти без промедления. Франсуа поднялся в ее спальню. Больная была вся в поту. При виде Франсуа она нашла в себе силы улыбнуться, и он все понял.

— Пора.

Юдифь принялась читать древнееврейские молитвы; затем замолчала. Франсуа приблизил к ней лицо. Она не может уйти просто так. Она — из тех, кто знает. Прежде чем покинуть этот мир, она должна открыть ему слово, то самое, последнее, которое будет вести его всю отмеренную ему жизнь.

И Франсуа попросил:

— Слово!

Юдифь бредила… Она произносила невнятные звуки, и ему показалось, будто он улавливает: «Испания». Наверное, Юдифь вспоминала сейчас детство и юность. Ее взгляд остановился на нем, и она отчетливо произнесла:

— Гранд…

Франсуа был разочарован: разум не вернулся к ней, она по-прежнему была погружена в воспоминания.

— Вы имеете в виду мой титул — испанский гранд?

Но Юдифь отрицательно покачала головой и повторила:

— Гранд…

Она слабо махнула рукой, показывая на него. Франсуа понял, что Юдифь указывает на шестиконечную звезду, которую он носил на шее. Он протянул амулет Юдифи и положил ей на губы. То, что для умирающей еврейки являлось символом ее религии, для Франсуа было знаком Мастера. Это мгновение объединило их навсегда.

Старая женщина испустила слабый крик, по ее телу прошла волна дрожи; затем она затихла. Юдифь умерла.

Франсуа закрыл ей глаза и, не зная, есть ли у евреев обычай скрещивать пальцы для молитвы, просто сложил ей на груди руки.