Алексей Сергеев - Стерегущий

Сашутка, слезая со своего креслица с полным ртом, продолжал жевать.

— Я не пронзительный, я решительный, — наконец выговаривал он.

— Не торопись, не торопись, решительный, — предупреждала бабушка, обтирая ему губы салфеточкой и отвязывая клеенчатый передничек. Похлопывая рукой по животику, шутила:

— Ишь, как туго! Видать, серединочка полная. Ну, иди теперь на дворике погулять!

На крылечке холодок. Вылез на солнышко старый кот Мурзик, соображает, что было, чего нет. Полагавшееся ему молоко он уже выпил, второго могут дать и не дать. Забудут! Нет теперь у людей прежней доброты: холодный погреб с молоком и тот стали от своего кота запирать.

Посредине двора горластые петухи, наскакивая друг на друга, сводят свои вековые счеты. Поднимая переполох в птичьем царстве, щенок Рыжка гоняется за индюками и курами.

— Ну и глупыш! — кричит ему Сашутка.

На крыльцо выходит отец в морской тужурке с блестящими погонами и георгиевским крестиком в петлице.

— Как дела, моряк? — спрашивает он у сына.

Бабушка сидит за своим бесконечным вязанием, а Рыжка продолжает веселую собачью игру: облаивает и пугает все, что есть живого на дворе.

— Кушать подано, — степенно говорит Никитин, появляясь на крыльце.

После беготни с Рыжкой Сашутку заставляют вымыть руки. Теперь за столом к завтраку собралась вся семья. Дедушка, посапывая, берет графинчик и, наливая, говорит:

— Вот она, живая-мертвая вода, сказка народа о веселье…

А когда рюмка пустеет, крякает и продолжает потвердевшим голосом:

— Всегда пей, Сашок: и когда болен и когда здоров. Не верь бабьим разговорам, что это вред, — и иронически, с вызовом поглядывает на бабушку.

Та обиженно поджимает губы.

— Удивляюсь, Семен Семенович, всё-то вы ребенка плохому учите!

— Не я, а вы! — внезапно свирепеет дедушка. — Помешались на своем Сеченове с лягушками… Физиологички! Воспитательницы!

На дедушку не сердятся. Он кричит не от сердца, а любя всех. Он сам знает это и тут же старается деликатно извиниться перед бабушкой.

— Что за чудесные грибки вы в этом году насолили. Ешь, не нарадуешься, — говорит он, закусывая рыжиками.

— Кушайте на здоровье, — отвечает бабушка.

Дедушка отодвигает графинчик с водкой, пьет херес, аккуратно управляется с котлетою вилкой.

— Ешь, стремительный, котлету, — предлагает он внуку.

Но котлета Сашутке не нравится. После тарелки борща его уже разморило. Сидеть за столом не хочется, клонит ко сну.

Мама пристально смотрит на него, смеется.

— Вы его лучше принцем Сонулей зовите, дедушка, а стремительным назовем Рыжку. Тот моим птицам покоя не дает, гоняется за ними, как миноносец.

Сашутка заразительно хохочет, бросается к бабушке и, пряча свое лицо в ее платье, чтобы удержать смех, выкрикивает:

— Глупыш Рыжка, глупыш, а не миноносец!

Мама встает, кладет Сашутке на плечо душистую руку, хочет поцеловать, но сын еще глубже прячет лицо в складки бабушкиного платья. Тогда отец подхватывает его на руки и, счастливого, смеющегося, брыкающегося, передает в материнские объятия…

Александр Семенович проснулся, чувствуя себя совершенно здоровым, сильным и крепким. Воспоминания детства и привидевшийся сон освежили душу и тело.

Лейтенант с пренебрежением отодвинул подальше к стенке стоявшую на ночном столике ненужную сейчас бутылку с ромом и стал одеваться.

«Пожалуй, зря вчера послал за доктором Акинфиевым, — подумал он. — Приедет доктор, поднимет на смех. Скажет, насморка лейтенант испугался, и пропишет мятные капли, пять капель на ведро воды».

Пока приводил себя в порядок, взбудораженная светлыми сновидениями память снова вернула его мысли к детству.

Пройдя в кабинет, Сергеев вынул из письменного стола тетрадь в коричневом переплете. Это был его дневник, который он вел лет до двенадцати.

Нетвердой детской рукой, но тщательно и любовно на первой странице были записаны прочитанные или слышанные где-то чужие мысли, показавшиеся ему в те далекие годы яркими и нужными для жизни:

«Труд, труд, труд — вот три вечных сокровища…

Если есть мужество, дело тяжелым не будет…

Герой умирает однажды, трус — тысячу раз».

Следующую страницу занимал рисунок: солдат, идущий в атаку с ружьем наперевес, и внизу запись:

«Секрет военных успехов Румянцева — в его близости к армии. Даже состоя в высших военных званиях фельдмаршала и главнокомандующего, лучшей для себя похвалой он считал, что рядовые его войск называли его „прямым солдатом“».

Последние два слова были густо подчеркнуты синим карандашом. Должно быть, писавший и перечитывавший их мальчик глубоко задумался над этим солдатским отзывом, вникая в его смысл.

С третьей страницы почерк становится более мелким и торопливым:

«Все хвалят Белинского и советуют его читать, а я его не понимаю. Иногда мне кажется, что я просто глуп, а потом думаю: Белинский пишет не о том, чем я интересуюсь, но о вещах более серьезных. Иногда все же написанное Белинским кажется мне доступным и так и царапнет сердце. Например, написанное им о Ломоносове: „…вдруг на берегах Ледовитого моря, подобно северному сиянию, блеснул Ломоносов. Ослепительно и прекрасно было это явление! Оно доказывало собою, что человек есть человек во всяком состоянии и климате, что гений умеет торжествовать над всеми препятствиями, какие ни противопоставляет ему враждебная судьба, что, наконец, РУССКИЙ способен ко всему великому и прекрасному…“»

Рукою деда — рядом и ниже — было приписано: «Правильно, внучек: русские способны на все великое. Не уставай никогда защищать Россию словом и делом. Запомни, что думали и говорили русские о защите своей родины: „Кто с мечом к нам войдет, от меча и погибнет. На том стоит и стоять будет русская земля“. Не забывай, внучек, никогда, что ты русский, и береги наше доброе имя. Это про него сказал Александр Васильевич Суворов, когда написал: „Доброе имя должно быть у каждого честного человека. Лично я видел это доброе имя в славе своего отечества. Мои успехи имели исключительною целью его благоденствие“».

Дальше в тетрадь была вклеена нарисованная мамой акварель: сосновый лес, сбегающий с гористого берега к морю. Славянскою вязью она написала:

Сергеев спрятал дневник в ящик письменного стола и достал оттуда альбом с пожелтевшими от времени домашними фотографиями. На карточках лица были чуть-чуть другими, не такими, как помнились в жизни, но мысли, цепляясь за них, вдруг опять широко развернули жизненный свиток прошлого…