Василий Лещенко - Серебро закамское

Дремавшая долгие годы ненависть вспыхнула в душе Медведя ярким огнем. Он быстро подошел к сотнику и, положив на его плечо тяжелую руку, глухо проронил:

— Отпусти девку.

Лицо разгоряченного борьбой сотника перекосилось от злобы. Он разжал руки, и девушка почти упала к его ногам. Затем сделал шаг вперед, выхватил из-за пояса плетку и с силой хлестнул Медведя по лицу, стараясь попасть по глазам. Кровавый шрам протянулся через щеку Медведя. Второй удар сотник не успел нанести. Медведь молниеносно нагнулся и, схватив сотника, вскинул, как бревно, над головой. Затем легко, словно играючи, начал вращать тело, а воины, как будто завороженные, не двигались с места. Наконец, Медведь со страшной силой бросил сотника на угол сруба. Раздался треск костей, и тело сотника безжизненно свалилось на землю. Несколько человек схватились за оружие, но рядом с Медведем стояли уже люди его десятка, готовые дать отпор. Желающих умереть не нашлось, Большинство воинов остались даже довольны неожиданной гибелью сотника, непомерно жестокого и жадного человека.

Возвращаться в свой лагерь Медведю было нельзя. Там его ждала неминуемая казнь. Многие старые боевые товарищи советовали бежать от длинной руки хана и обещали увести погоню по ложному следу.

Двое северян из родственных Медведю племен обрадовались случившемуся и были готовы тотчас же уйти с ним, чтобы только покинуть ненавистную военную службу. Они собрали снаряжение и на следующее утро, едва первые лучи солнца забрезжили в чаще леса, двинулись прямо на восток, по направлению к поднимающемуся в розовой дымке громадному и ласковому светилу.

Спустя неделю беглецы добрались до племен в верховьях реки Большой. Это был народ, к которому принадлежали Медведь и его товарищи. Их радушно угощали и снабжали всем необходимым. В одной из сельских общин двух товарищей Медведя уговорили остаться навсегда, и он попрощался с ними. Дальше Медведь шел один, иногда в сопровождении проводников, а иногда без них. Он упорно стремился добраться до северной реки, на которой родился и красота которой навсегда осталась в его душе. Через несколько недель изнурительного таежного пути он наконец достиг реки Вишеры, и какое-то незнакомое ему прежде чувство пробудилось в загрубевшем сердце.

Глаза затуманились при мысли о встрече с близкими ему людьми. Еще неделю он добирался к своей деревне, но единственным в ней знакомым ему человеком оказался древний старик, смотревший на Медведя, как на оборотня.

Когда страх старика улегся, он рассказал, что мать Медведя зачахла и умерла. Разоренная деревня не оправилась от набега чужеземцев, оставшиеся в живых поселяне ушли в другие общины. Ему одному некуда было идти, и он остался доживать в своем доме.

На другой день Медведь двинулся вниз по течению реки и через некоторое время достиг места, на котором стояло городище племени Лося. Он не смог бы ответить, что здесь понравилось ему больше всего. Может быть, захватывающее душу приволье лесов, пропадающих вдали в синей дымке, или что-то иное, но только Медведь твердо решил обосноваться на этом высоком берегу.

Рассказ воина вызвал живое сочувствие у старейшин поселка. Один из них знал когда-то отца и мать Медведя и грустно опустил голову, узнав о печальной судьбе деревни. По единодушному решению Медведя приняли в общину, и он сделался ее полноправным членом. Теперь он мог пахать землю, охотиться, пасти скот на земле племени, и оно брало его под свою защиту.

Жители городища быстро оценили военные способности Медведя и избрали его военным вождем. Вместе с другими членами, общины Медведь участвовал в родовых обрядах поклонения духам-хозяевам лесной страны. Однажды старый кам показал ему в священном домике драгоценную серебряную посуду, украшенную сценами охоты на диковинных зверей, фигурами полуобнаженных женщин и сказочных чудищ, раскрывших в ярости оскаленную пасть. На вопрос Медведя о происхождении посуды кам рассказал племенное предание.

В давние времена к предкам племени Лося пришли охотники из дружественного племени Кабана. Они принесли с собой серебряную посуду, доставленную им какими-то чужеземцами. Охотники племени Лося заплатили за эту посуду много пушнины. С тех пор они передавали ее по наследству от отцов к сыновьям, а многие драгоценные сосуды были подарены охотниками Великому духу-хозяину и хранились здесь, на святилище. Белый металл стал причиной не только гордости, но и несчастья для их рода. Кто только ни пытался добраться до святилища! Много незваных пришельцев погибло в хитроумных ловушках и под ударами луков-самострелов, наставленных на тайных тропах. По словам кама, вождь деревни, в которой родился Медведь, тоже владел несколькими серебряными сосудами. Только неизвестно, успел он схоронить их в лесу перед нападением на деревню или они попали в руки грабителей.

Рассказ старого кама не оставил равнодушным Медведя. Еще на службе у булгарского хана он порицал в глубине души грабежи беззащитного населения.

— Дело воина — сражаться с подобным ему, а не с женщинами, — не раз говорил Медведь своим товарищам.

Приказ заставлял его не раз поступать иначе, и теперь совесть мучила Медведя. В сердце его пробудилась ненависть к грабителям и насильникам, приходившим с мечом на его родную землю.

В тот день, когда Медведь бежал из ханского войска, в деревянные хоромы, изукрашенные резьбой, на Неревском конце Великого Новгорода вошел ушкуйник Гаврила Пешня. Его встретил сам хозяин, тяжеловесный мужчина, одетый, несмотря на жару, в шелковый кафтан с собольей подбивкой. На шейной цепи болталась серебряная бляха, указывавшая на высокую должность тысяцкого. О размерах его богатств не было известно ничего определенного. Однако Гаврила не раз становился свидетелем могущества этого человека, бывшего правой рукой всесильного посадника. Вот и последнее Великое вече приняло решение, угодное тысяцкому.

На столе в светлой прохладной горнице стояли серебряные чары, ковш и деревянный жбан пахучего хмельного меда. Отведав этого напитка, тысяцкий поставил на стол тяжелую чару и как бы невзначай бросил:

— Оскудели мы серебришком, сильно оскудели. В неметчину путь закрыт, и торговля стала мала. Татарский хан требует подати в серебре, а казна новгородских сильных людей пришла в запустение.

Гаврила бесцеремонно прервал тысяцкого:

— Хочу понять, к чему ты клонишь. Не в поход ли на татарского хана собираешься пойти? — И загоготал, довольный собственной шуткой.

Тысяцкий побагровел, как будто получил тяжелую оплеуху, но смолчал. Гаврилу не возьмешь голыми руками. За его спиной несколько десятков головорезов, и кто-нибудь из них может ненароком поддеть копьем под бок.