Далия Трускиновская - Запах янтаря

Сколько янтаря ни было у меня в комнате, мне все казалось мало. Мои перчатки лежали в янтарной шкатулке, над которой Йорен с отцовского позволения работал целых две недели. Мой письменный прибор – потому что именно я вела все счета в хозяйстве, отец еще два года назад стал меня к этому приучать, – был почти весь из янтаря. Мотки разноцветных ниток и иголки с булавками лежали в высокой янтарной чаше, от которой отказался заказчик – она немного треснула с края. Когда вечером в постели я на сон грядущий собиралась почитать, Маде приносила свечу в маленьком янтарном подсвечнике. Скоро я засыпала, наслаждаясь тонким ароматом. Это была моя маленькая хитрость. Я тайком от всех распустила напитанные сладким настоем четки, и бусины на длинных шнурках служили мне книжными закладками. А утром я улыбалась себе из хорошенького настенного зеркала, подвешенного на широкой шелковой ленте с большим бантом и обрамленного золотистыми и медовыми завитками.

И вот, пытаясь припомнить странный сон и твердо зная лишь, что такие сны не к добру, я оглядывала стены, и стол, и подоконник с цветами, и понемногу сердце успокаивалось, радуясь солнечной игре в зеленоватых, почти прозрачных, густо-коричневых и всяких-всяких янтарях. Смастерили же недавно, подумала я, славные кенигсбергские мастера целую комнату, где все – из янтаря, вот бы посмотреть…

И тут пришла мысль – а ведь можно еще инкрустировать им ту новомодную мебель, что года три назад привезли нам из Англии, со звучным названием «комод». Маде, впрочем, считала, что незачем было ставить обыкновенный сундук на такие тонкие и ненадежные ножки. Я двадцать раз ей повторяла, что это сделано для ее же удобства – так легче мыть или натирать пол. Она вроде бы соглашалась, но все равно придумывала новые недостатки и смешные названия – поди с ней поспорь… Она уже достаточно хорошо говорила по-немецки, но не настолько, чтобы вступать в длительные пререкания. Шуточки над комодом звучали по-латышски, а я, хотя по требованию отца и знала этот язык достаточно, тут не могла ответить ей должным образом.

Я проснулась и услышала, как Маде громко болтает во дворике с подмастерьями и мальчишками-учениками. Да и мальчишки-то были не наши, а соседские. Мне было неловко в измятом чепчике выглядывать из окна, и я спряталась за вышитую занавеску и высокие цветы в горшках, которые вечно забывала поливать.

Разговор во дворе шел увлекательный – про Даугавское Золото.

– Ну, судя по тому, что она показалась на мосту, это случилось недавно, – рассуждала Маде, – ведь и пяти лет не прошло, как шведы навели через Даугаву мост из плотов, а другого никогда и не было. А если Даугавское Золото выходит на мост раз в сто лет, то вам, парни, теперь долго ждать придется!

Я сразу узнала эту загадочную историю, которая время от времени выплывала на свет Божий с новыми неожиданными подробностями. На этот раз, оказывается, дело было на мосту… А вообще случилось так – шел ночью по берегу то ли рыбак, то ли перевозчик. Навстречу вдруг появляется красавица в белом и просит – обними! Тот, конечно, испугался, молитвы забормотал, заговоры против нечистой силы. Красавице надоело слушать, сказала она сердито: «Сто лет на дне лежала, еще сто лет пролежу!» – и с золотым звоном обрушилась, сверкая, в Даугаву.

Молодежь, увидев, что ты вошел во двор, стала тебя задевать – а ты бы обнял Даугавское Золото? Ведь если обнимешь – рассыпется у твоих ног золотыми дукатами, каких теперь на рынке и не увидишь. Но вот смелости, смелости-то хватит?

– А почему нет? – весело спросил ты. – Того только и не хватало, чтобы я ночью красавицы испугался!

Подмастерья загоготали. Маде хихикнула.

– Но ведь волшебная же! – напомнил кто-то сквозь общий смех.

– На ней не написано, что волшебная, – ответил ты и, словно спохватившись, добавил: – А если даже и написано, мне-то что? Я читать не обучен!

Ах, как не понравилась мне эта поспешность твоего ответа! Я могла спорить на что угодно – ты умел читать не хуже меня, а ведь я несколько зим бегала в школу Морица, что при Петровской церкви. И когда при тебе говорили по-немецки – отлично все понимал. Думаешь, меня можно было обмануть старым кафтаном и потертыми сапогами? Глядя из-за своих бальзаминов, я поймала твой быстрый, умный и тревожный взгляд.

Тут мысль, беспокоившая меня уже несколько дней, наконец воплотилась в слова. Ты ведь не беглый крепостной из Польских Инфлянтов, какие бы ужасы ни рассказывал про злой нрав барона Зивулта. Просто мы давно привыкли к тому, что беглые нанимаются в прислугу – согласно закону, на пять лет, хотя уже через два года они полностью свободны от своих господ. Раз просится человек в конюхи – значит, ищет свободы за высокими рижскими стенами, а больше нам знать и не обязательно.

Но я чуяла – это необъяснимо, у меня не было никаких для того резонных оснований, – я чуяла, что не по простому делу ты в Риге. И еще понимала – ведь ты совсем мальчишка, как ни прячься в свою нечесанную бороду.

Маде заметила меня в окне и примчалась наверх.

– Опять ты без чепца, – недовольно сказала я. – Молчи, знаю твою отговорку.

Это было вроде игры, еще с тех времен, когда Маде совсем девчонкой появилась у нас. Ее не заставить было надеть даже самый хорошенький чепчик.

– Да я в венке из земляничных листьев куда красивее! – убеждала она. Что это за венок – я не знала. Должно быть, на лесных мызах в Видземе девушки и плели себе осенью такие разноцветные венки. Но мы по сей день дразнили Маде ими. И она, обычно с восторгом откликавшаяся на самую немудреную шутку, тут еле улыбалась, а то и задумывалась. Крепко, видно, ей запомнились те венки.

И на этот раз она только взглянула исподлобья и закинула за спину длинные, длиннее моих, светлые косы.

– И не надоест тебе кружить головы нашим парням? – спросила я, разбивая яйцо всмятку серебряной ложечкой с маленьким аистом на конце. – Теперь вот за нового конюха взялась.

– Его, фрейлейн Ульрика, не так легко сбить с толку. Шоколад я сегодня сварила, кончился весь… Он сам кого хочешь с толку собьет.

– С чего ты взяла?

– Вам горячего молока налить или принести снизу простокваши? Он у нас больше месяца, а никто его пьяным не видел, хотя он часто ходит с парнями в кабачок Зауэра. И что-то он слишком умен для деревенского. Я сама слышала, как он говорил с Эриком – не тем, который денщик господина Фалькенберга, а с другим, – Господь мне свидетель, не вру, – о мортирах и о пушках, которые еще Черноголовые подарили Риге Бог весть когда. Ну, зачем конюху мортиры?

Она собрала посуду и вытерла фартуком капельку молока на столике. Я отметила это и порадовалась – Маде становилась совсем порядочной служанкой, которая не опозорит хозяйку при самых придирчивых гостях.