Луи Буссенар - Как капитан Ландри испугался и был награжден

Я прошел двадцать — двадцать пять шагов, но тут в ногах появилась такая страшная слабость, что я не смог двигаться дальше… В глазах потемнело… сердце бешено колотилось… Холод пронизал меня до мозга костей… Я задыхался… Казалось, вот-вот упаду!

Конечно, я старался себя перебороть. Все время повторял: «Послушай, Ландри! Не трусь, старина!.. Поднапрягись, возьми себя в руки!..»

Делаю еще с десяток шагов, спотыкаюсь, падаю ничком… Затем, как загнанный зверь, укрываюсь за каким-то возвышением, которое толком и не разглядел… Кажется, это бруствер… бугор… не знаю, что именно, словом, укрытие!

Тяжело дышу, не могу пошевелиться… А в голове неотвязная мысль: «Солдаты там дерутся насмерть… а ты, их командир… что ты здесь делаешь? Поднимайся, трус! Поднимайся! И вперед!..» Да-да, вперед! Я с трудом приподнимаюсь, потом снова падаю, как дохлятина.

Стараюсь ползти на коленях, опираясь на локти… Ничего не получается! Я словно парализован, околдован!..

Сердце сжимается от страшной боли. На глазах выступают слезы, когда я думаю о моих солдатах, честно выполняющих свой долг, об отечестве, требующем от меня не щадить собственной жизни, о флаге, на который уже никогда не осмелюсь смотреть.

И тут меня охватывает бешенство. Даю себе здоровенную затрещину, хочу кричать, но крик застревает в горле, как это бывает в страшном сне. Вновь обзываю себя трусом!.. Трусом!.. Остается только застрелиться!

Застрелиться! Но даже и на это я не способен… Рука у меня дрожит! Пальцы одеревенели… Я не могу вытащить револьвер из кожаной кобуры. Мне конец… Рано или поздно мои руки вновь обретут гибкость, и тогда я пущу себе пулю в лоб.

…Сколько времени я пребывал в подобном состоянии? Может быть, час, а может, пять минут… Не знаю. Внезапно я ощутил острую боль. По щеке течет что-то теплое. Видимо, кровь… Пуля задела ухо…

Тут происходит что-то странное и вместе с тем прекрасное. Царапина от пули и вызванное ею кровотечение возвращают меня к жизни. Дышать стало легче… В голове прояснилось… Ноги больше не дрожат и не подкашиваются…

Вот я уже стою, хотя еще не совсем твердо, но все-таки держусь посреди свистящих пуль, с наслаждением вдыхая пороховой дым. Короче говоря, я спасен… словно воскрес.

Значит, я смогу пойти в бой и умереть!

Бросаюсь вперед, охваченный яростью и отчаянием. Теперь я уже обращаю на свистящие пули не больше внимания, чем на дождь из сушеных бобов!

Бегу наугад, сворачиваю налево, оказываюсь у железнодорожного моста и кричу изо всех сил: «Вперед!»

Там сталкиваюсь с трубачом роты Леонеком, ожидающим приказа, и с четырьмя солдатами из моей роты, которые ведут огонь по пруссакам. Не думая о них, охваченный лишь одним желанием — добраться и погибнуть, — бросаюсь по направлению к вражеским позициям.

Пятеро моряков немедленно присоединяются ко мне, мы деремся так славно, что приближаемся к немецким окопам.

Хладнокровие возвращается ко мне, и я ищу правильное решение.

Броситься прямо в траншею — означало бы погибнуть зазря. И мне приходит в голову мысль: раз мы оказались позади позиций врага, что мешает нам атаковать его с тыла?

Без лишних слов беру у Леонека винтовку и приказываю: «Труби атаку! А вы, моряки, стреляйте не целясь!»

Если бы я не был так обескуражен моими недавними злоключениями, то громко рассмеялся бы, видя, какая паника охватила немцев, когда они услышали наши выстрелы и пронзительные звуки трубы.

Пруссаки подумали, что оказались меж двух огней, что они зажаты в тиски в результате хорошо известного обходного маневра, а потому развернулись на 180 градусов и бросились в окопы… Такая вот история…

Мы стремительно продвигаемся вперед, сметая все на своем пути и не получив при этом ни единой царапины… Настоящее чудо!

Воспользовавшись паникой, захватываем в плен с десяток отставших немцев. И вот дело уже закончено…

Это все, адмирал, и я сердечно благодарю вас за то терпение, с каким вы меня выслушали.

Тут адмирал Потюо, который на протяжении всего рассказа то и дело подергивал свою седую бороду, что свидетельствовало о сильном волнении, встает, открывает небольшую шкатулку, вынимает из нее крест с поблекшей ленточкой, берет одну из булавок, воткнутых в географическую карту, подходит к изумленному капитану и, прикалывая крест к отвороту его шинели, произносит:

— Ландри! Это старый рыцарский крест, который адмирал Дюперре когда-то прикрепил к моей груди… Дорогая для меня реликвия. Примите его и носите из дружбы ко мне… Я никогда не смогу вручить его более доблестному и достойному воину.

Побледнев от волнения, капитан-лейтенант Ландри что-то бормочет, не осмеливаясь еще поверить, что удостоен такого знака внимания со стороны столь прославленного человека.

— Адмирал!.. Это правда?.. Так вы меня по-прежнему уважаете, несмотря на проклятую трусость, недостойную самого жалкого из моряков?!

— Мой дорогой товарищ, — отвечает, улыбаясь, адмирал, — Вам не следует больше говорить о слабости, которую вы искупили столь героическим поступком. И вдобавок к проявленной вами доблести вы нашли в себе, возможно, еще большее мужество: признались в своем невольном проступке. Впрочем, не беспокойтесь: эта болезнь, которую я назвал бы кошмарным сном бодрствующего человека, никогда не повторяется! Вы в этом убедитесь при первом же случае.

Капитан Ландри доказал впоследствии правоту слов своего командира: в бою под Гар-о-Беф, при артиллерийском обстреле Авронского плато, в кровопролитном сражении под Шампиньи он проявил себя как герой среди героев священной когорты защитников Парижа.

На русском языке публикуется впервые.

Реюньон — остров в Индийском океане, бывшая французская колония, с 1946 года «заморский департамент» Франции.

Боморзунд — русская крепость на Аландских островах в Балтийском море, разрушенная англо-французским флотом во время Крымской войны 1853–1856 годов.