Алексей Шкваров - Слуги Государевы

Петька Суздальцев вцепился пальцами побелевшими в волосья своих сотоварищей. Дар речи потерял от увиденного. Те скинули его с себя. Трясли, спрашивали чего-то. Да бестолку. Рукой махнули обижено. Сами стали друг другу на плечи взбираться. Правда, спускались вниз такими же. Молчаливыми. Как Суздальцев. Кто визгливо крикнул неподалеку:

— Антихрист! Царь — антихрист! Горе вам люди православные, ибо антихрист пришел!

Недоросли дворянские оглянулись невольно на кричавшего. К нему уже подбирались солдаты, багинетами толпу раздвигая. Позади виднелся сержант с алебардой.

— Сами видели, православные, — надрывался голос юродивого, — и-де дня прожить не может царь, чтоб крови ему не попить!

— Тук! — глухой удар приклада, и солдаты поволокли обмякшее тело за собой. На площадь.

— Бежим — шепнул Суздальцеву самый младший из всей ватаги сын купеческий Васька Ярцев. Он-то и не видел ничего толком, токмо глядя на побледневших приятелей своих испугался. Петька кивнул молча и стал пробираться сквозь толпу. За ним остальные потянулись.

Эх, переулки московские! Кривые да тесные, с горки на горку кренделями пролегли. Одни тупичками закончатся, другие к воротам Сретенским выведут. Неслась по ним ватага мальчишечья, мимо теремов боярских да купеческих, заборами высокими огороженных, мимо домов посадских со ставнями резными, мимо церквей многочисленных. Лай собак дворовых вслед доносился, да курицы случайно на улицу выбравшиеся с кудахтаньем разлетались. Подальше, подальше от страшного места.

Дома Петьку кулак ждал отцовский.

— Где, дурень, шляешься? — да по шее, по шее.

— На площадь Красную бегали, батюшка! — от ласки родительской уворачивался Петька.

— И неча от кулака отцова морду воротить! То наука великая. Враз разума добавляет недорослю любому. — Суров был Иван Федоров Суздальцев в воспитании. Рука-то одна, да управлялся ловко. В походе злосчастном на Крым другой лишился. Князь Василий Голицын, полюбовник царевны Софьи Алексеевны, тогда полки русские повел. Дипломат был знатный, а полководец никудышный. Налетела татарва тучей несметной, когда брело войско московское из сил выбиваясь по степям бескрайним, солнцем выжженным. В схватке короткой, сабельной, не уберегся сотник. Досталось крепко. Из правой руки так саблю и не выпустил, а по левой вжигнула сталь басурманская и отсекла напрочь. Убогим калекой Иван Суздальцев из похода вернулся. С культей заместо руки. Правда, оправился быстро. Со службы отпустили, вознаградив щедро, так что сыном, да хозяйством занимался. Жили Суздальцевы с небольшим, но достатком. Дом на Москве имели, в Земляном городе, да деревеньку Ликовку. Маленькую такую, зато неподалеку. С пятью десятками крестьян. Рядом большое село располагалось — Валуево. То была вотчина князей Мещерских. Но соседи знатные не обижали воина увечного, а наоборот помогали чем. При случае. Отец Петьку в строгости воспитывал, искусству ратному обучал с малолетства. К коню приучал, к бою сабельному. Шустрый мальчишка рос, порой и получал тумака отцовского. За гулянки с ватагой мальчишек соседских. За синяки в драках заработанные, за гулянки ночные по девкам посадским. Но отец посердится, да отходит быстро. Вот и сейчас уселся на лавку. Коренастый, широкоплечий, борода лопатой, лицом светел. Сын-то копия отцова. Только глазами серыми в мать. А так все отцово. Стать, лицо, лоб широкий, подбородок гордый, пушком юношеским чуть поросший, нос прямой, с горбинкой малой — где-то кровь турецкая подмешалась в родословной. Вылитый отец! Только руки две, а не как у батюшки. Рукав пустой.

— Тю, — подумав, вспомнил отец, — так ведь казнь там ныне назначена. Стрельцов мятежных. И куды вас дурней понесло? Ведь говаривал тебе, сколь раз, держись от стрельцов подале. Не то ныне время. — хотел было встать с лавки, еще разок огреть сына, да передумал. Почесал в затылке.

— Ты и сам, батюшка, в стрельцах был. — оправдывался отрок.

— Не в стрельцах, а в рейтарах конных, дурень! Стрельцы вечно к бунту склоны были. Тогда столб вколотили на площади Красной, думали забудется им, как царей младых Ивана да Петра пужали дикостью своей. Бояр верных царям на части рвали. Ноне снова супротив государя выступили. Им вишь ли царевна Софья боле нравиться. А бабам Россией не володеть! Не было такого. И не будет. Забыли стрельцы, что они сперва наперво слуги государевы. Забыли, как крест на верность целовали. То бояре Софьины воду мутят. Не нравиться им царь Петр. Мол все с иноземцами дружит. Видал я их…иноземцев. Толковые. На войне особливо. Не то, что наши-то, как Бог на душу положит, воюют. Помню, как в степи крымские с князем Голицыным таскались. Отметина на всю жизнь, — на рукав пустой показал, — прости их Господи. — перекрестился. И изрек неожиданно:

— Придумал. Оженить тебя, надобно! Глядишь и дурь молодецкая выйдет. На жену потратишь. — усмехнулся отец.

— Да не хочу я, батюшка. — отрок возразить пытался.

— Цыц! Не твово ума дело. Родительское. Матушка твоя, царство ей небесное — перекрестился Иван Федорович — рада была б дитя свое неразумное женатым видеть.

Загрустил Петька. Матушку вспомнил. Прошлой зимой схоронили. Простыла сильно, да в горячке в три дня упокоилась. Ласковая матушка была. Все любила вихры Петькины приглаживать. Да в макушку целовать. Мальчонка-то бедовый рос. Все с ватагой по садам соседским лазал. Яблоки да вишни воровали. А то курицу утянут и на Яузу иль на Москву-реку. Там кострище разведут, на древнем капище Велесовом, что ныне Васильевским лугом кличут, пируют беззаботные.

— На ком оженить-то хотите, батюшка? — спросил, переминаясь с ноги на ногу.

— Да присмотрел я тебе дочь купеческую. На Усретенке, у нас в Земляном городе. В доме стрелецкого сотника Шилова. Купец там проживает Савва Тимофеев Беженов. У него дочь на выданье. Хороша собой. Лицом чиста и кругла, телом добротна. Под тебя дурня самая пара.

— А ежели не по нутру она мне будет?

— А кто спрашивает тебя-то? Меня вона батюшка мой Федор Кузьмич оженил и все тут. И что, спрошу я тебя, плохо мы с матушкой прожили? А, Петька? Ответствуй!

— Нет. Хорошо. — кивнул головой отрок.

— То-то. Родители не ошибаются. — назидательно. — Стерпиться-слюбиться, глядишь и детки пойдут. Дело дурное, не хитрое. — засмеялся отец.

— Не хочу жениться. Что мне девок мало? Я в солдаты запишусь. — исподлобья глядючи молвил Петька.

— Я тебе покажу солдаты. — Отец рассерчал не на шутку. Со скамьи поднялся. — Давно розог не получал, стервец? Куда, паршивец? — уже в спину крикнул, убегавшему со двора сыну. — Только вернись вот! Запорю, ей Бог, запорю. — Уже спокойно, усмехнувшись в бороду: