Юрий Дольд-Михайлик - И один в поле воин

— Не более, чем я, герр оберст. Вот почему я и прошу разрешить мне ещё немного, остановиться на этих детских воспоминаниях. Это поможет вам восстановить в памяти некоторые обстоятельства, предшествовавшие нашему отъезду. Вы, верно, припоминаете время, когда мы оставили родину, — тысяча девятьсот двадцать восьмой год — и то, что отец выехал в Советскую Россию как иностранный специалист?

Полковник утвердительно кивнул головой:

— Большевики тогда охотно приглашали иностранных специалистов. Золотая пора для нашей разведки!

— К сожалению, она быстро кончилась.

— Но меры предосторожности необходимы были уже и тогда. Вот почему и в дипломе, и в рекомендациях фирмы Бауэра стояла фамилия Залесского, Станислава Залеского. Поляка по происхождению. Меня, конечно, тоже перекрестили. Я и до сих пор помню, как задолго до отъезда отец ежедневно внушал мне, что моё настоящее имя не Генрих, а Юзеф, что фамилия моя Залесский, что я не немец, а поляк.

— Это было безумие — брать вас с собой, в эту варварскую страну!

— Вы забываете, что после смерти матери отец никогда со мной не разлучался, что ехал он в Россию не с каким-либо определённым поручением, а с заданием оставаться там как можно дольше.

— Я предложил Зигфриду оставить вас у меня…

— Вы тогда крайне неосторожно завели этот разговор в моём присутствии! Помните, как я расплакался и уцепился за руку отца?

— О, какая память! — восторженно вырвалось у Бертгольда.

— А фрау Эльза, ваша жена, выбранила вас обоих. Надеюсь, она в добром здоровье?

— Она очень обрадуется, узнав о нашей встрече.

— Передайте ей искренний привет от меня! И вашей дочери, которой я так надоедал, дёргая её за косички. Золотоволосая малютка Лора…

— О, Лора сейчас уже девушка на выданье. Как течёт, как быстро течёт время!

Оберст Бертгольд окончательно расчувствовался. Лишь присутствие Кокенмюллера сдерживало его сейчас от подробного рассказа о своей Лорхен. Усилием воли оберст отогнал это искушение. Лицо его снова стало непроницаемо спокойным, как всегда в присутствии подчинённых. Сохранять на своём лице это выражение оберст считал такой же служебной обязанностью, как и носить мундир застёгнутым на все пуговицы.

Почувствовав перемену в настроении своего собеседника, Генрих дальше рассказывал сжато, не вдаваясь в лирические отступления.

— Я отнял у вас много времени, герр оберст, и потому сейчас коротко расскажу вам то, о чём подробнее напишу в своей докладной записке. Сперва отец работал как инженер электрик в Донбассе, затем его перевели на Урал, в тысяча девятьсот тридцатом году, по выражению русских, «перебросили» на строительство большой гидроэлектростанции. Вы знаете какой, герр оберст, ибо именно с этого момента, как мне позже говорил отец, он поддерживал с вами непосредственно радиосвязь и почтовую связь через нашу агентурную сеть.

— Абсолютно точно! — подтвердил оберст. — Связь между нами была теснейшая, и мы были довольны друг другом.

— В тысяча девятьсот тридцать четвёртом году отец, выполняя волю высшего начальства, добился перевода на Дальний Восток. В это время он уже принял русское подданство.

— Мне это известно.

— Но после переезда на Дальний Восток непосредственная связь с вами прервалась. Все связи поддерживались через известных вам особ.

Бертгольд молча склонил голову.

— С тысяча девятьсот тридцать седьмого года я уже активно помогал отцу. Он научил меня шифровать донесения и расшифровывать получаемые инструкции.

— Очень легкомысленно со стороны такого опытного разведчика, как Зигфрид!

— Но согласитесь, герр оберст, у отца было слишком много работы и слишком мало помощников, — заступился за отца Генрих. — К тому же он воспитал меня истинным патриотом Германии, знал, что никакие обстоятельства не заставят меня выдать его тайны.

— Продолжайте, продолжайте! — поощрял оберст.

— Всё шло как нельзя лучше, но в тысяча девятьсот тридцать восьмом году случилось несчастье: чекисты напали на след, приведший их к явочной квартире, и арестовали агентов, которые могли выдать отца. Бежать инженер Залесский не мог, но отец решил во что бы то ни стало спасти меня: он достал мне документы на имя Антона Степановича Комарова, воспитанника детского дома, комсомольский билет и отправил меня в Одессу, где я и поступил в военную школу, которую закончил накануне войны. Вполне естественно, что за всё время обучения в военной школе я не поддерживал с отцом почтовой связи. Лишь иногда через агентов он присылал мне краткие сообщения о себе. Последнее известие было для меня трагичным: отец переслал мне вот эти документы и на отдельном листке несколько наспех набросанных строк. В записке он сообщал, что раскрыт и вынужден принять яд, пока не арестован, а меня заклинал отомстить большевикам за его смерть.

Голос Генриха задрожал, и Коккенмюллер снова бросился к графину с водой. Бертгольд встал, склонил голову и простоял так несколько секунд.

— Очень благодарен вам, герр оберст! — Генрих выпил глоток воды и отодвинул стакан. Губы его решительно сжались. — Так вот, разрешите продолжать… Вам ясно, что работать вместо отца я не мог, хотя поклялся всю свою жизнь отдать на благо фатерланда. Оставалось ждать удобного момента, и война приблизила его. На фронте я был назначен командиром взвода. Своё знание немецкого языка я, конечно, скрывал… Несколько дней тому назад мне случайно довелось присутствовать на допросе одного немецкого фельдфебеля, захваченного в плен. Вот тогда-то я и услышал ваше, знакомое мне ещё с детства имя и узнал, что вы работаете в штабе корпуса. Конец вы знаете…

— А если бы вы не узнали об этом?

— Перейти в родную армию я решил давно. То, что я услышал на допросе пленного немецкого фельдфебеля, лишь ускорило дело. Конечно, я не мог не воспользоваться таким счастливым стечением обстоятельств. Отпадает необходимость длительной проверки: ведь вы были близким другом моего отца, а меня знаете с детства!

— Разумно, разумно, мой мальчик! Хотя… несколько рискованно. Ведь тебя могли убить.

— Эта мысль угнетала меня более всего. Но, поверьте, герр оберст, не смерти я боялся. Я боялся того, что погибну от пули родного мне германского солдата, буду похоронен вместе с врагами, под чужим именем, не отомстив за смерть отца…

— О, понимаю! Но теперь, когда ты среди своих…

— У меня такое чувство, как будто я вернулся в родную семью!

— Да, да, сын моего погибшего друга может считать меня своим вторым отцом.

— Я боялся надеяться… О, герр оберст, вы даже не представляете всего, что я сейчас чувствую! В последнем письме, лежащем перед вами, отец завещал мне найти вас и во всём слушаться ваших советов… Теперь я могу сказать — родительских советов!