Сергей Городников - Тень Тибета

– Далай-лама считает, – продолжая долгое объяснение, негромко и твёрдо убеждал он настоятеля, – лишь мы, духовная власть способны объединить страну, восстановить государство Тибета.

Настоятель не скрывал, что у него иное мнение, но ему не хочется говорить об этом. Отвечал он не сразу и неохотно.

– Как Далай-лама намерен коварство, лицемерие, жестокость, необходимые для решения такой задачи, соединить с нравственным учением, какое мы несём? Этим учением мы только и даём свет надежды отчаявшимся.

– Нравственность? Свет учения? Когда повсюду раздор и насилие? Когда все очерствели от междоусобия? – устало раздражаясь необходимостью повторять очевидные ему доводы и всё же сдерживая себя уважением к настоятелю, возразил посланник. – Тибетцы измучены за сотни лет корыстной вражды и безвластия! Им нужна любая, но власть.

– Допустим, ламы объединят страну и установят свою власть, – возразил настоятель, приглашая собеседника тоном голоса отойти от раздражения и опереться на доводы разума. – Они должны будут научиться брать на себя ответственность за всю полноту власти, вникать в вопросы управления и военные способы его осуществления. Тем самым, ламы перестанут быть собой, будут подлаживать духовное учение под светскую составляющую власти. Им придётся стать для народа всеохватным авторитетом. Через поколения такое положение дел приведёт к ослаблению авторитета и значения военной, светской составляющей власти. Не потеряет ли народ после нескольких поколений господства духовенства в текущем управлении способность видеть мир во всей его сложности, каким его создали не мы? И не станет ли он видеть его только таким, каким видим мы? Сможет ли он после этого бороться, воевать за себя? Спасая его сейчас, не погубим ли мы его через сотни лет?

Пока его собеседник обдумывал сказанное им и искал слова возражения, тревожный стон трубы раздался под навесом у внутренних ворот, отвлёк их от продолжения спора. Другая труба прозвучала в селении, и из разных монастырских помещений стали появляться монахи, молодые и зрелые, все в тёмных халатах. Они обеспокоено направлялись к той братии, что уже вышла за ворота. Монахи уважительно расступились перед настоятелем и его спутником, открывая обзор дороги, по которой приближался растерзанный караван. В селении разгорался костёр, который зажигали при тревожных ночных событиях, он беспокойной пляской света освещал ближайшие дома, и перед ним тенями мелькали люди, направляющиеся к стенам монастыря.

Измученные рабы и слуги, в большинстве китайцы и индусы, несли в голове каравана наспех сделанные носилки с тяжелоранеными. Монахи устремились навстречу, перехватывали носилки, в двоих из раненых узнали собратьев по вере. Раненых и умирающих отнесли в монастырь, остальных направили в селение, на обустройство и отдых. Вскоре главный монастырский двор и выходящие на него помещения, где проживали монахи и послушники, их ученики, напоминал деловитый улей, в котором каждый знал, чем должен заниматься. Подобное случалось часто за последний год, и монахи без суеты принялись устраивать тяжелораненых, обмазывать им раны лечебными мазями, которые останавливали кровотечения и облегчали боль, проявлять последнюю заботу о тех, кому уже ничем нельзя было помочь.

Утолив жажду, сотник наёмных охранников каравана передал кувшин с водой старому монаху, отёр рот и лицо влажными ладонями и подошёл к настоятелю. Над краем грязной повязки на шее сотника виднелось пятно рваной раны с запёкшейся кровью, жёлтое грубоватое лицо его побледнело, было напряжённым. Предупреждая расспросы, он сообщил хриплым голосом.

– Утром купцы намерены следовать дальше. – Он отвязал от пояса тесёмки кожаного мешочка и протянул деньги настоятелю. – Мне поручили передать это на нужды монастыря и... для ухода за ранеными.

Настоятель ничего не ответил, знаком ладони указал монастырскому казначею забрать деньги, затем подошёл к навесу, под который монахи устраивали поверх сухой соломы тяжелораненых. Настоятель остановился возле того, которого положили с краю. Нога его была отрублена ниже колена, а в колене её перетягивал ремень из сыромятной кожи. Светлые волосы выдавали в безногом уроженца севера, черты лица его заострились от потери крови, он был белым, как мел, и без сознания.

– Без ноги он не нужен хозяину, – сообщил сотник настоятелю. – Если выживет, может идти, куда захочет.

Безногий очнулся и, слабо застонав, приоткрыл мутные глаза.

– Что ты умеешь делать? – мягко спросил его настоятель.

Тот осознал вопрос, попытался повернуть светловолосую голову.

– Я мастер, – невнятно отозвался он срывающимся бормотанием и снова провалился в беспамятство.

Настоятель не стал осматривать остальных лежащих, с облегчением отвлёкся на надрывный крик голодного ребёнка в руках идущего от ворот пожилого монаха. Он жестом приостановил монаха. Развернув край куска старого верблюжьего одеяла, в который был завёрнут кричащий ребёнок, настоятель посветлел лицом, в глазах засветилась искренняя доброта. Он забрал малыша у монаха и плач оборвался.

– Его под матерью нашли, – безучастно сказал сотник.

Настоятелю не надо было объяснять, что случилось с матерью ребёнка.

– А его отец? – спросил он сотника.

– Все, кто были впереди каравана, убиты. Он был рождён рабом. Но его хозяин убит тоже.

– Откуда они?

– Из Манчжурии. Русские.

Настоятель глянул на безногого под навесом, которого осветил зажженный послушником факел.

– Он тоже, – подтвердил сотник его догадку. – Их было несколько в караване.

Оба знали, почему купцы покупали пленённых в Манчжурии русских. Внутренняя война в Китае надорвала все нравственные устои, и купцы не доверяли слугам китайцам, в каждом подозревали возможного разбойника, готового откликнуться на соблазн либо самому ограбить их, либо предать другим разбойникам за часть добычи, захваченной при нападении, вроде того, какому подвергся в этот день большой караван. А русским обещали по прибытии в Индию или позже свободу, и они часто дрались за своих хозяев насмерть, порой спасая им не только товары, но и жизни.

Настоятель отвернулся от сотника и невольно встретился взором с посланником Далай-ламы. Настоятель успел забыть о нём и невольно вздрогнул от той убеждённости в своей правоте, которая читалась в глубине умных чёрных глаз посланника, заменив тому сострадание. Всем своим видом тот напоминал ему о прерванном разговоре и о доводах в пользу намерений утвердить в стране власть лам, чтобы прекратить беззакония и разбой.

– Беспокоясь о гибели народа через сотни лет, не погубим ли мы его сейчас? – вполголоса сказал посланник, ответив на его последние возражения.