Амеде Ашар - Золотое руно

И король действительно был разгневан, узнав, что проделала Орфиза. В присутствии Лавальер он высказал желание запереть строптивую навечно в крепость. Но…

— Как, государь, — удивленно спросила Лавальер, — такая строгость всего лишь за любовь?

— Но она ослушалась меня.

— Согласна, но ведь она повиновалась голосу любви, которому уступают иногда даже сами государи.

И — взгляд. Такой милый и такой кроткий! Король не выдержал и уступил. Его лицо просветлело. Но тут к нему подошел флигель-адъютант и доложил, что граф Шиврю просит принять его. Король дал разрешение.

Поцеловав руку Лавальер, король произнес:

— Он имеет право быть выслушанным в этой истории. Пусть он и решает.

И обратился к вошедшему и склонившемуся перед ним Шиврю:

— Вы уже все слышали?

— Я только что приехал в Лувр, ваше величество.

— Я хотел показать на примере, что от всех требую повиновения, — обратился он к подошедшему к ним Шиврю, — но герцогиня де Лавальер склоняется к милосердию. Как воспитанный дворянин, я не могу не принять во внимание её мнение. А вы как считаете, граф?

— Пари держу, — произнесла герцогиня, пристально глядя в глаза Шиврю, — великодушие графа де Шиврю склонит его на мою сторону.

Быть между королем и фавориткой! Шиврю чуть было не запнулся, но…

— Сердце герцогини всегда внушало его хозяйке все достойное и благородное, — ответил он, кланяясь как можно любезнее.

— Я вижу, граф, ваше великодушие не подвело вас и сейчас, и вы одобряете решение, которое я осмелилась представить его величеству?

— Одобряю, ещё не зная его, но зато уверенный, что оно примирит должное уважение к воле его величества с позволительным состраданием к пылкому порыву молодости.

— Вы отгадали: мое решение примиряет все.

— Говорите же, герцогиня, — обратился к ней король.

— По-моему, следует герцогиню де Монлюсон сослать в её замок.

— Сослать?

— Это дает также возможность пересмотреть процесс, в котором много неясного. Кстати, как мне рассказывали, в нем много и несправедливого.

— Вы доводите снисходительность до самых последних границ, герцогиня, — заметил с раздражением Шиврю, — и тем самым распространяете её даже на врагов его величества.

— Царствование его величества должно быть царствованием правды и справедливости. А мое женское чутье подсказывает, что человек, способный вызвать такой смелый поступок, какой совершила графиня де Монлюсон, не может быть презренным преступником.

— Сдаюсь, — ответил Сезар, — но позволю себе лишь спросить: неужели, уступая духу милосердия и кротости, вы и для графа Монтестрюка тоже готовы предложить ссылку?

По мрачному взгляду короля герцогиня поняла, какую ловушку готовит ей Шиврю. Она защищает Монтестрюка; это уже много. Глядя прямо в глаза Шиврю, она ответила:

— Нельзя сослать неосужденного человека, но можно держать в крепости, пока его дело расследуется. Например, есть тюрьма в Амбуазе…

Сезару оставалось лишь поклониться в знак — ну, скажем, неотрицания — такого решения. Все же и здесь он попытался выиграть.

— В таком случае прошу у вашего величества двойной милости: дозволить мне проводить графиню де Монлюсон в её замок в надежде пробудить в ней, наконец, другие чувства, а моему другу шевалье де Лудеаку — проводить в тюрьму моего соперника, графа де Монтестрюка, что послужит твердой гарантией надежного исполнения этого поручения.

Король удовлетворил эту просьбу с удовольствием: ему хотелось пойти как-нибудь навстречу Шиврю, раз уж Лавальер встала на пути графа.

— Впрочем, — добавил он, — у удовлетворяю вашу просьбу и о графе де Монтестрюке. По-прежнему желаю вам успеха в отношениях с графиней де Монлюсон. Даю вам разрешение объявить ей, что в таком случае она получит мое прощение. Что же касается графа де Монтестрюка, то если он не докажет своей невиновности самым убедительным образом, он получит заслуженное наказание, как должен быть наказан всякий дворянин, нарушающий закон чести.

Шиврю был доволен хотя бы таким частичным успехом. Рассчитывать на большее в борьбе с фавориткой не приходилось, он это понимал.

Хитрая и мстительная обергофмейстерша оценила поведение Шиврю по достоинству, получив от него отчет о встрече с королем и Лавальер. Оценила она и взгляд, который Шиврю бросил на нее, сообщив о предстоящих путешествиях в Амбуаз и Блуа.

— Дорога в Блуа и Амбуаз должна возместить вам неудачу по дороге в Вену, — добавила она при этом.

Тем временем Брискетта, выждав время, решила, что Орфиза уже смогла все, что надо сделать. Однажды утром она попросила игуменью прийти к ней.

— Имею честь представить вам мадам де Майль, актрису Бургонского отеля, которая просит у вашего преподобия прощения за свою смелость и разрешения на уход отсюда.

Мать игуменья чуть не упала от ужаса. Актриса в монастыре! Дочь сатаны в стаде благочестивых овечек!

— Да за такой проступок… мой долг…вы будете преданы правосудию. — Гнев душил ей горло.

— Я это предвидела, — скромно потупив глаза, ответила актриса, — и приготовила защитительную речь перед судом.

— Какую речь, о чем вы?

Брискетта начала разыгрывать импровизацию, от которой у бедной игуменьи ум чуть не зашел за разум. Сумасшедший фарс, продемонстрированный ею, быстро убедил игуменью, что уж лучше отпустить эту сатанинскую дщерь, нежели потом присутствовать при его повторении уже в присутствии суда и публики.

— Забвение обид, — поскорее прервала она «речь» Брискетты, — для нас святой закон. Вы совершили серьезный проступок, но я вас отпускаю и немедленно же.

Брискетта была неплохо воспитана и сделала шаг, чтобы броситься к ногам игуменьи. Но та в ужасе отступила назад и поспешила проводить Брискетту самостоятельно до дверей монастыря. На пути в Париж актрисой овладело смутное беспокойство. Враги Юге не были таковы, чтобы легко выпустить добычу из рук. И она решила, не задерживаясь, ехать к своему знакомому судье по уголовным делам. Узнав от него, что двум врагам Монтестрюка разрешено караулить их жертвы во время поездок, она пришла в ужас.

— Что же делать? — произнесла она в отчаянии, умоляюще глядя на судью.

— Только одно — спешить звать на помощь графу де Монтестрюку его друзей.

Помолчав, судья, улыбаясь, добавил:

— Если же среди них есть женщина, то определенно можно сказать, что не все пропало. Женщина-друг — да это якорь спасения, маяк, ведущий в пристань… Но повторяю: спешите!

Брискетта знала, что один из них, граф Колиньи, в Венгрии, другой, маркиз Сент-Эллис, пропал неизвестно где. Оставалась принцесса Мамьяни. К ней то она и поспешила.