Рафаил Зотов - Рассказы о походах 1812-го и 1813-го годов, прапорщика санктпетербургского ополчения

С этими-то тягостными чувствами продолжали мы поход. До Великих Лук ничего примечательного с нами не случилось. — Тут приказано было остаться на два дня, побывать всем в бане, исправить всю амуницию и приготовиться на долгую, бивачную жизнь. Тут в первый раз услыхали мы о Французских мародерах, от которых в Ильинскую пятницу почти весь город бежал. Тут нашли мы в жителях самый радушный, самый бескорыстный прием. Ни за что не хотели с нас денег брать. Мне нужно было купить несколько Фунтов сахару. — Купец отвесил и очень огорчился, когда я спросил: сколько ему следует? «Да за что ж, братец, я даром-то возьму у тебя?» — «За то, что вы наши защитники, наши спасите ли!» — «Да ведь если все твои защитники придут брать у тебя товар без денег, так у тебя ничего не останется.» — «Да ведь я, батюшка, не один в городе; нас много, — и мы до вашего прихода положили между собою не брать с вас ни за что денег. На мое счастье вы пожаловали — и я рад служить такою малостью вашему благородию!» — Я взял и поспешил домой, чтоб рассказать всем об этом патриотической бескорыстии целого города но мое известие было уже не новость. Многие прежде меня испытали то же, — и к чести всего ополчения должно сказать, что никто в эти два дни не просил себе ничего в запас, а довольствовался радушным угощением жителей. -26-го Сентября выступили мы из этого походного Эльдорадо, чтоб долго, долго не лежать на постели, не спать под крышею, не сидеть за столом, не раздеваться, не есть и не пить вдоволь. — До сих пор после каждого перехода привыкли мы к вечеру у каждой деревни встречать наших квартиргеров. В этот день нашли мы их на обширном поле, с одной стороны омываемом озером, а с другой увенчанным густым лесом. «Где ж наш ночлег? спрашивали мы на перерыве у квартиргеров.» — «А вот где, отвечали они, и указывали на поле, утыканное колышками, — Эти колышки — была разграниченная межа между ночлегами разных дружин — Только что разместили всю колонну, отрядили тотчас по взводу в лес, — и пошла стукотня, треск, и ломка. Запылали костры, повесили котлы, начали вынимать провизию — и, благодаря Русскому досужству, чрез час несколько сот плетеных шалашей красовались уже на пустынном поле, — а чрез час потом и весь лагерь спал Русским, богатырским сном. — Иные спали правда беспокойно, часто просыпались и выползали из шалашей, чтобы погреться у костров, поддерживаемых часовыми — что ж до меня касается то молодость и вовсе не Сибаритская дотоле жизнь, усыпила меня наилучшим образом без просыпа до утра. Неугомонный барабан поднял нас на рассвете. Мы вскочили, побежали к озеру помыться, перекреститься, затянули ранцы — и по вторичному барабану пустились далее. На другой день — такой же ночлег — на третий судьба нас еще раз побаловала. Первый Литовский город Невель принял нас под свои крыши для ночлега и дневки. Но какую жестокую разницу нашли мы в чувствах и приеме жителей! Правда и здесь не требовали с нас денег; да зато ничего и не давали. Обыватели косились на нас и спрятали провизии свои в подвалы; купцы заперли лавки одни космополиты — Евреи бегали вокруг нас, уверяли каждого в неизменной своей преданности к России и выманивали у нас последние деньги.

Выступив из Невеля очутились мы в новом мире. Переходы наши были уже совершенно на военной ноге. Авангард, патрули, при каждой Бригаде Артиллерия с зажженными фитилями, кавалерийские разъезды, словом все предосторожности, доказывающие близость неприятеля. Но где же он? — Сердца наши так и кипели нетерпением крикнуть ему наше молодецкое ура!

31-го Сентября пришли мы к мызе Краснополье и на обширных лугах, омываемых рекою Дриссою, расположили свои биваки. Тут пробыли мы трое суток, потому что мост через Дриссу был сожжен нашими партиями в то время еще, как опасались отступления Графа Витгенштейна. В самую первую ночь случилась со мною неприятность. Когда дружина наша поместилась на биваки, то меня отправили к ближнему озеру со взводом нижних чинов содержать пикет. Подполковник старый служивый, отправляя меня, полагал, что я верно знаю: что значит пикет и какой церемониал бывает при встрече рундов? Я же с полною невинностью думал, что ночевать все равно у озера, или на пашне. Солдаты мои развели огонь, построили мне шалаш; я поужинал гречневой розмазни, развязал шарф, скинул ранец и преспокойно улегся спать. Но еще не успел я и задремать, как унтер-офицер прибегает ко мне с восклицанием: «Ваше Благородие! рунд идет!» «Ну, так что ж?» — отвечал я потягиваясь.» — «Да надо принять его, продолжал он.» — «Милости просим», сказал я — и надевши Фуражку, выполз из шалаша. Вдруг слышу очень неучтивые крики и вопросы: где? кто караульный офицер? — и передо мною очутился какой-то Генерал, который обходил рундом, чтоб видеть нашу исправность. «Что это значит? где вы, сударь, были? так ли встречают рунд? — да как вы смели снять шарф и ранец?… и прочие ласковые вопросы посыпались на меня с милостивым обещанием меня арестовать. Я хотя и не понимал своей вины, но по-русски отмалчивался. Видя мою безответную боязливость, Генерал догадался, что все что для меня арабская грамота — и спрося о моей Фамилии и дружине, потребовал, чтоб я ему повторил инструкцию данную мне тем, кто меня сюда поставил. Очень невинно отвечал я ему, что никакого наставления не получал, — а подумал, что сегодняшний ночлег похож во всем на прежние, где мы во время ночи ничего не были обязаны делать. Генерал улыбнулся, успокоился и послал да моим Подполковником. Бедному старику досталось за меня порядочное головомытье — и тем все кончилось. Тут уж я половину ночи провел, чтоб у старого Армейского унтер-офицера выучиться всем тайнам военной науки, употребляемым при встрече рундов — и второй рунд был уже мною пронять со всеми церемониальными приемами. После того унтер-офицер сказал мне, что больше никто не придет и можно уснуть до утра, чем я и воспользовался с особенным удовольствием.

4-го Октября выступили мы из Красмополья по новым мостам построенном в эти дни нашим ополчением. В первый раз увидели мы здесь Начальника ополчения Сенатора Бибихова, который выступив из С. Петербурга 5-го Сентября с 1-ю колонною шел с нею другою дорогою (через Псков и Себеж) и только здесь соединился с нами. Он сам командовал выступлением в поход и был очень доволен нашей исправностью, потому что мы всю дорогу, на самом марше, делали разные эволюции и построения колонн. В последние два дни пребывания нашего в Краснополье шел проливной дождь и бивачные наша шалаши были от него самой худшей защитой. Мы все это время обсушались кое-как у огней это была работа Пенелопы;—что обсыхало с одной стороны, промокало в то же время с другой. Утро выступления из Краснополья было ясное и теплое. Пройдя 11-ть верст, сделали мы привал у разоренной корчмы, отслужили молебен, выслушали речь командующего Генерала о близости неприятеля, прокричали ему ура! — и пошли далее. Отойдя еще 6 верст, вдруг велено было остановиться и расположиться на биваках у озера. Октябрьский дождь снова полил на нас, — мы спешили состроить себе шалаши и рассчитывали, что обсушимся и отогреемся у костров. — Ни тут-то было! — Неприятель был недалеко, он не должен был знать о существовании и приближении нашей колонны, — и потому не велено было и огней разводить. Это уже было очень неприятно! — Другая столь же сильная неприятность состояла в том, что обозы наши остались в Краснополье и мы вместо обеда и ужина закусили черствыми черными сухариками, которые были у солдат в ранцах, размачивая их в озерной водице. В довольно грустном расположении духа улеглись мы на ночь в шалаш, навалив на него сверху как можно больше ветвей с листьями, чтобы дождь не протекал, — и сделав внутри шалаша точно такую же подстилку; а как природа всегда свое возьмет, то, повздыхав несколько минут, заснули и мы. Новая неприятность разбудила нас часа за два до рассвета. Дождь, не перестававший лить во все время, образовал из всего пространства наших биваков — Озеро, — и вода подмыла наши шалаши и подстилку. Это было самое тягостное ощущение. Бок, на котором кто лежал свернувшись, очутился в воде и промок до тела. Лихорадочная дрожь прогнала сон, — и помочь было нечем. Глубокая тишина окружала лагерь; ни погреться, ни обсушиться, ни даже выйти походить и согреться ходьбою — невозможно, — потому что сверху дождь, а снизу вода до полколена. Остаток этой ночи, был самый тяжелый изо всего похода. (В 1813 когда весною шли по Пруссии, то от разлития рек, по низменным местам был один переход, что вся колонна шла в воде по колено более мили, но тогда все это время солдаты и Офицеры не переставали смеяться и шутить. Все знали, что ввечеру и согреются, и обсушатся, и плотно поужинают.) На рассвете барабану некого было будить: все давно уже не спали не нужно было мыться; все были вымыты с ног до головы: бесполезно было думать о завтраке: — есть было нечего! — Как милости Божьей ждали все второго барабанного боя, чтоб собираться в поход, — но на этот раз и барабан нам изменил — ожидание было тщетно! Из Главной квартиры прислано было приказание: оставаться на месте впредь до распоряжения. Это был последний удар.