Стивен Робертс - Пиастры, пиастры!!!

— Я позову доктора…

— Не стоит, мальчик. Доктора тут не помогут… Бог карает за мои грехи, Уильям… Видишь, пальцы дрожат? Рука болит так, что я не в силах удержать даже ложку. Господь сердится на меня… Кровь невинных на моих руках. Вот и жжёт она, как адский огонь… А всё из‑за проклятого похода против еретиков, куда втянул нас Морган! Губернатор Морган, выешь его печёнку. Ведь он стал губернатором на старости лет. Когда старые товарищи по его вине гнили на каторге. Либо болтались на виселице… Он обманул всех нас, припрятал добычу. Вопреки договору… Я то своё получил, да то не принесло мне счастья.

Он горько усмехнулся.

— Ты, Уилл, мой исповедник, пусть и не носишь сутану. Но может, господь примет моё покаяние, произнесённое вслух? Ты хороший мальчик, не знаю, пригодится ли тебе это знание. Не хочу забирать его с собой на тот свет…

Он умолк, тяжело переводя дух. Я видел, что он хочет сказать нечто важное, но колеблется.

— Боюсь, как бы не вышло хуже… — он словно размышлял вслух, но его слова предназначались и мне в равной степени. — Богатство редко приносит счастье, но бедность несомненно горьше. Уж лучше…

Он протянул мне свёрток в промасленной тряпице.

— Тут вся моя жизнь, Уильям… Возьми за всё добро, что ты сделал для одинокого старика. За то, что скрасил мои дни, и умираю я не в одиночестве. Помолись за меня, когда Бог заберёт мою душу на судилище. Может, он смилуется… Простит грехи мои, что якорем висят на душе, тянут её вниз, влекут в адские бездны…

Он надолго умолк, взгляд его блуждал по небелёному потолку, но я понимал — смотрит он в прошлое, в уходящую жизнь, полную греха и порока. Он уже не замечал меня рядом, иногда вскрикивал что‑то, при особо горестных воспоминаниях, иногда словно обращался к кому то, и умолкал, прислушиваясь к ответу.

Это пугало меня, нагоняло холодный страх. Мне казалось он умрёт, и я увижу его душу, покидающую тело. Мерещилось, что рядом её поджидают, чтобы забрать… И это уж точно не ангелы. Стало жутко. Призрак Смерти витал в этой комнате. Оставаться у постели умирающего было выше моих сил. Ничем помочь я не мог, потому поспешил покинуть комнату и выбежал на улицу.

Свежий воздух приободрил меня. Я размотал тряпицу. В свёртке были только бумаги… Хорошенькое наследство. Конечно, вся жизнь старика была здесь, в записях, и мне интересна его история… Но не сейчас. Другие заботы одолевали меня. Я сунул пакет за пазуху, решив заняться им позже.

Первым делом я сбегал за священником. Тот пришёл после заката. Я оставил их со стариком наедине. Сам же углубился в мрачные мысли… Как мне быть, если Хэтч умрёт?

Мне бы хотелось остаться жить в этом доме, где единственно был искренне счастлив. Но возможно ли это без моего единственного друга?

Оказалось, невозможно.

Когда старик скончался, я взял на себя хлопоты о похоронах. Тех денег, что Хэтч оставил в известном лишь нам двоим месте, как раз хватило, чтоб заплатить священнику и копателям, и сколотить крест. Гроб старик сделал себе сам, уж давно, ещё до нашего с ним знакомства. Он хранил в нём зерно, и дерево за несколько лет пропахло хлебом.

На следующий день после похорон мирской судья прислал приставов, и они перерыли весь дом, словно разбойники в поисках наживы. А меня выставили за дверь, так как завещания старый Генри Хэтч не оставил.

Раньше, чем это случилось, я вынес из дому кое‑какие ценности, и прикопал их под дубом. Денег я не нашёл, но были вещи, возможно, имевшие кое‑какую стоимость, и в будущем могли пригодиться. Ничего особенного — немного посуды, пара статуэток, подсвечники да ещё кое‑что, что не могло испортиться в земле и могло оказаться полезным. Не оставлять же их скрягам— приставам.

На этом моя жизнь здесь закончилась. Пусто стало без старика. Пусто и темно. Жизнь моя в одночасье изменилась, я словно летел в пропасть. В один миг я остался без друга, без дома. Без будущего. Как дальше быть, я не знал.

В последний раз я вошёл в отчий дом. Родной дом, где родился и рос. Сердце моё затрепетало от мысли, что это, быть может, в последний раз.

Старик отец валялся на лежанке, как всегда пьяный. Он не понимал моих слов, водил мутным взглядом и бормотал что‑то невразумительное. Отец так и не понял, что я ухожу из дому, и мы видимся в последний раз.

Я хотел оставить пару монет на столе, но потом решил, что не стоит. В пользу ему они не пойдут, а мне еще как пригодятся.

Я сменил рубаху на выходную, из которой почти вырос. Взял старый отцовский плащ. Одел выходные ботинки.

Весь мой скарб я сумел спрятать под рубаху — пара монет, среди которых и старый дублон, немного еды и подарок старика. Я счёл кощунством оставлять его или выбрасывать. Вес пакет имел небольшой, и я решил взять его, чтоб чтением коротать отдых в дороге. Как бы там ни было, мне была интересна жизнь моего единственного в этом мире друга. А ещё компас да старый нож, в ладонь длиной, с коими покойный Хэтч был неразлучен в своих странствиях. Я надеялся, он принесёт удачу и мне. В любом случае, в дальней дороге лишним не будет. С этими нехитрыми пожитками и покинул отчий дом.

Я вышел ранним утром, когда в лугах стоит туман, и ноги мокнут от росы. Солнце едва окрасило горизонт алыми проблесками зари, обещая ясный день. Было тихо и спокойно, просыпались ранние птахи, наполняя тишину щебетаньем и свистом, в роще за полем пел свои песни соловей, а воздух был свеж и чист. И мне вдруг сделалось так грустно, что сердце сжалось, ком подкатил к горлу, и я не смог удержаться от слёз.

Мой друг умер, и я его никогда не увижу. Мой дом стал чужим, мой привычный мир рухнул. Я стал бездомным. Бродягой.

«Странником, как и мечтал!» — горько подумал я…

Моя жизнь, в которой Завтра было неизменным, превратилась в Грядущую Неизвестность, в одно большое Приключение, где новый день приносит новые неожиданности. И, возможно, не всегда приятные. Что меня ждёт впереди? Слава? Безвестие? Может, даже скорая смерть…Я не знал, и это пугало меня до дрожи в коленках.

Я мог вернуться. Отец, скорее всего не помнил о нашей ссоре. Но я помнил. «Мосты сожжены!», сказал я себе, как говаривал старик.

Я закинул котомку на плечо и, повернувшись спиной к восходящему солнцу, пошёл вслед за своей тенью. Туда, куда несли меня ноги. Ветерок дул в спину, словно подгоняя. И у меня появилось ощущение, что я поступаю правильно.

Я приободрился. К морю! К бурям! К дальним берегам!

К приключениям.

Первое время я ночевал на сеновалах либо в хлевах, но после того, как на одной ферме на меня спустили собак, старался проситься на ночлег. Всем я рассказывал одну горькую полуправдивую историю, чтоб не запутаться во вранье — раньше лгать почти не приходилось. Я говорил, что родители умерли, оставив меня совсем одного, дом отобрали ростовщики, и я иду к дяде в Суиндон. В надежде, что он приютит меня. И добрые люди сочувствовали, согревали и кормили меня. Особенно жалели меня женщины. Пару раз крестьяне подвозили меня на телегах, один раз я проехал с десяток миль, ухватившись за подмостки кареты, пока кучер не заметил меня и не попытался стегануть кнутом. Дальше я шёл пешком, не сворачивая с дороги, чтоб не заблудиться.