Сергей Городников - Порученец Царя. Персиянка

Слуга купца миновал другую, угловую башню, удалился от тени крепости и вытоптанными в обрыве выступами спустился к зарослям прибрежного камыша. Порыскав в зарослях, он нашёл узкую одноместную лодку, и, стараясь меньше тревожить тишину шорохами камыша и хлюпаньем воды у бёдер, вывел её к открытой речной глади. Он уже перенёс мокрую ногу за борт, к лодочному сидению, когда вдруг вздрогнул от слабого взвизга отпущенной тетивы и успел похолодеть от смертельного страха. Огромным жалом ему пронзило спину, и остриё наконечника вырвалось под левым соском. Зашатавшись, как загулявший пьяница, он захрипел и повалился головой к дну лодки.

От низкого дерева у обрыва отделился поджарый молодой казак. Скинув с плеч чёрный длинный плащ, он опустил его на траву, рядом положил лук, каким пользуются степняки кочевники, и тем же спуском оказался у камышей. Ступив в реку, волнуя ногами воду, он приблизился к лодке, склонился к тёмнокожему согнутому телу доверенного слуги и телохранителя купца и удостоверился, что тот больше никогда и никуда не поспешит. Потом тщательно обшарил его карманы, поясной кушак. В кушаке обнаружил тряпицу с монетами, развернул её, и бледный свет ущербной луны отразился от монет приветливым блеском, похожим на блеск куполов собора. Он спокойно, точно законную добычу, убрал их с тряпицей за пазуху, после чего оттолкнул корму лодки. Мало заботясь о шуме камышей и воды, он выбрался на берег, затем наверх обрыва, и у дерева, где скрывался, приподнял чёрную накидку, обнажив боковое стекло светильника с горящей свечой. Он сделал светильником крестообразное движение в сторону дальней сторожевой башни. Затем задул свечу и, подобрав плащ и лук, живо направился к домам посада, где растворился в мрачном узком проулке.

Лодку же с завалившимся в неё грудью и неловко согнутой ногой трупом посланца купца медленно вытянуло речным течением от камышей, плавно увлекло, повлекло вдоль берега, мимо погружённого в глубокий сон города. Она кренилась от обвисающего тела, которое как бы оживало и слабо вздрагивало, постепенно сползало под воду.

К рассвету, уже пустая, эта лодка крошечным пятном темнела в устье реки, где та нехотя, как бы с сожалением, замедляла течение и растворялась в солёных объятиях бескрайнего Хвалынского моря.

Пёстро сверкая начищенными медью, сталью, золотом, вытянулись цепью, растянулись в открытом море семьдесят больших стругов с четырьмя тысячами вооружённых персидских воинов. Увлекаемые к северу парчовыми парусами и медленными гребками вёсел, которые волей-неволей подчинялись размеренным стукам кормовых барабанов, они казались всплывшей на поверхность чудовищно огромной змеёй, при движении плавно шевелящей покрытой металлом щетинистой чешуёй. В голове этого свадебного каравана находился большой сандал Менеды-хана, управителя шахской прикаспийской области Астара, и сам хан был предводителем воинственно праздничного выхода в море всех своих судов. Высокий и грузный, он восседал в резном тисовом кресле на носовом возвышении сандала, с ленивым удовлетворением восточного человека взирал на искрящуюся блесками оранжевого солнца голубую негу морской ряби, которой не было видно ни конца, ни края. Море тешило его взор, как своевольная красавица, ставшая покорно уступчивой при виде вырезанного из дуба льва с лоснящимися от свежей краски завитками гривы, который грозно зависал над водой с носа его судна. Ханский сандал скользил по поверхности, волнуя её, словно мужская рука тело наложницы, и в хане просыпались смутные желания, несказанно приятные как раз тем, что они относились к неопределённым образам и их нельзя было сейчас же удовлетворить.

Близ кормового возвышения позади хана, частью скрытые алым и напряжённо вздутым от попутного ветра парусом, разлеглись и сидели воины его личной охраны. Верными псами они стерегли подступы к синему с золотистыми прожилками шатру, временно установленному на широкой корме. Но и им запрещено было приближаться к опущенному пологу входа в шатёр, у которого застыли прикованными за лодыжки истуканами оба евнуха с кривыми саблями в дорогих ножнах. С выражением скучающей бдительности евнухи показывали готовность зарубить каждого, кто без позволения господина осмелиться приподнять полог, за которым скрывалась главная причина морского путешествия к соседней Ленкорани – его дочь, родственница великого шаха Персии, княжна Зейнаб.

Очень рано красавица дочь начала привносить беспокойства и опасности в размеренную жизнь Менеды-хана. Семь лет назад, когда слухи о красоте девятилетней девочки поползли от его дворца в Астаре, на город внезапно напал Бехран-хан, жестокий горский вождь многочисленных и воинственных кочевников-пастухов, соседей горных владений Менеды. В отчаянном положении ему пришлось согласиться на сватовство их дикого предводителя, с тех пор считавшего себя женихом Зейнаб. Последние три года увещеваниями выполнить данное слово, затем недвусмысленными угрозами Бехран-хан стал требовать её в жёны и с крайним неудовольствием выслушивал возражения отца, де, она ещё слишком молода. А между тем Менеды тайно готовил брак дочери со своим северным соседом Варду-ханом, наследственным владельцем богатой Ленкорани, надеясь, что вместе им станет не страшен необузданный гнев горского хищника.

Но хан Варду оказался истинным персом по воспитанию, разболтал об этом, расхвастался повсюду, словно последний торговец на базаре. Несколько раз в течение весенних месяцев Астаре с трудом удавалось отбиваться от опустошительных набегов орд кочевников, и горожане возмутились, потребовали от Менеды поскорее разрешить это дело – увезти дочь в Ленкорань, отпраздновать свадьбу с Варду. Прознав про приближение срока брачного сговора двух соседей, Бехран-хан через своих лазутчиков объявил повсеместно, что поклялся перехватить красавицу по дороге, похитить и силой забрать к себе в горы, но никогда не допустить, чтобы она стала женой проклятого соперника.

И вот теперь Менеды-хану с дочерью невестой пришлось до близкой Ленкорани добираться морем, держась подальше от предательского берега. И не просто добираться, а в сопровождении четырёх тысяч воинов. В глубине души он начинал утомляться, уставать от такой борьбы и сам был рад поскорее выдать дочь замуж – пусть уж аллах свалит основные заботы по её охране на мужа. Больно хлопотным и опасным делом оказывалось быть отцом красавицы в погрязшей в раздорах Персии. Размышляя об этом и видя перед собой покорное легкомыслие моря, игривое в красках и настроении, он умиротворённо расслабился и заранее предвкушал, что осталось немного дней, после которых он сможет и на земле вздохнуть спокойнее.