Владимир Москалев - Нормандский гость

– Когда-нибудь доберусь до этих воров, – погрозил кулаком нормандец в сторону Камбре. – Вот только обзаведусь конем и мечом. Вмиг разорю это разбойничье гнездо, а этих мерзавцев передавлю собственными руками, как цыплят, а потом буду по очереди отрывать им головы.

– Не жестоко ли? – покосился герцог. – Христиане все же, не мавры.

– Христиане, – ответил Можер, – да только не поверишь, герцог, как жаль мне меча. Ведь его ковал для меня лучший кузнец Руана! А конь? Мой Буцефал! Едва ли найдется в конюшне твоего племянника достойная ему замена. Лишь он способен был безропотно нести меня.

– Не печалься, граф, мы еще вернемся сюда и найдем твоего коня и меч.

– Да услышат тебя небеса, герцог Карл. Но скажи, зачем ты едешь к королю Людовику? Он звал тебя?

– Он и не позовёт, зная, сколь несправедливо обошёлся со мной его отец. Но я не хочу помнить зла. К тому же Лотарь теперь уж мёртв. Его сын делает жалкие потуги править королевством и совершает одну ошибку за другой. Причиной тому – одиночество. Кто поможет ему, вразумит, направит? Советники – герцоги и графы? Каждый смотрит лишь в свою сторону, до королевства никому нет дела. И никто не хочет думать, что империя приберёт Франкию к рукам, она станет ее придатком, провинцией. Разве к этому стремился наш предок Карл Великий? Его столицей был Ахен – город, где сидит нынче Оттон, император. Но он не Каролинг. Людольфинг, германец. Его отец основал империю, которая норовит сделать своей провинцией Западно-Франкское королевство, великую державу Каролингов. Ныне она на краю гибели.

– Ты прав, – кивнул Можер, – негоже ходить под германцем. Мой отец думает так же.

– Любой трон слаб, коли на нём дитя. Людовик юн, наследника у него нет. Силы властвовать не больше, чем у младенца. Он последний. Случись беда – и конец Каролингам. Оттон крепко сомкнёт челюсти, слишком много у него сторонников. Один реймский архиепископ Адальберон чего стоит.

– Но разве Людовик последний? Ведь ты его дядя! Каролинг!

– Я? – Карл горько усмехнулся. – Меня они сметут.

– Кто же посмеет пресечь род Карла Великого?

Карл Лотарингский долго молчал, глядя вдаль, на смутно вырисовывавшиеся в дымке башни и стены далёкого города Лана.

– Есть такой человек, – наконец глухо проговорил он. – И его изберут королем – богатого, знатного, могущественного.

– Это сделают вассалы короны?

– И прежде всего Церковь. Вот институт, уважающий власть.

– Кто же этот человек?

– Граф Парижский, первый герцог Франкии. Друг твоего отца.

– Гуго? Сын великого герцога?

– И племянник Оттона Первого, императора Священной Римской империи.

– Да ведь он Робертин!

– Они изберут уже третьего.

– Но он франк! Его вотчина – Париж, сердце Франкии. Станет ли он ходить под германцем?

– Одно я точно знаю: Людовик не отдаст империи родину своих предков. И надо ему в этом помочь. Ты со мной, граф?

– Если я правильно тебя понимаю, сокрушив Каролингов, император возьмётся и за остальные княжества? Тулуза, Аквитания, Анжу… дойдёт очередь и до Нормандии?

– И этот враг будет посильнее, нежели прежний Людовик и его сын Лотарь.

– На кой чёрт Нормандии власть германца? Мой отец добился независимости своей земли. Его сын также свободен и всё же будет служить Каролингам, а значит, защищать землю их прадедов. И этим отец платит тебе свой долг. Я с тобой, Карл. Дальнейшее – лишь Богу ведомо. Но одно скажу: я, сын герцога Ричарда Нормандского, до последнего вздоха буду защищать свою землю и служить франкскому королю, ибо он – твой племянник и воюет с империей.

– Ты славный воин, Можер, и мне нравишься, – повернулся в седле Карл. – А потому скажу: либо я совсем уже не разбираюсь в людях, либо нам с тобой быть друзьями.

– А разве мы уже не друзья? – приподнял брови нормандец и оглушительно захохотал. Потом прибавил: – А ведь этот Гуго, о котором ты говорил, – мой родственник. Он зять и шурин моего отца. А отец – шурин и зять Гуго.

Карл Лотарингский ничего не ответил на это, лишь сдвинул брови.

Вскоре они остановились перед стенами города. Они опоясывали Лан огромным зубчатым кольцом из камня и были высотой около тридцати футов. Похожие на зубья королевской короны, зорко стоят на страже города по всей длине стены круглые деревянные башни, увенчанные крышами, издали напоминающими шляпки грибов. Одна от другой на полёт стрелы. Стены окружает глубокий ров со стоячей водой, далее – вал. За версту-две, если смотреть с равнины, самого города почти не видно, но если взобраться на холм, то взгляд выхватывает из синей дали остроконечные крыши высоких домов, шпили церквей, колоколен и королевский дворец, по углам которого еще две башни, увенчанные каждая зубцами.

И, наконец, городские ворота – как правило, самое слабое место в обороне. Они из дерева, окованы железом, образующим на створках орнамент. Сейчас они раскрыты, и там, в глубине, виден сторож – массивная двустенная надвратная башня.

Над городом низко ползли хмурые серые тучи. В одной из них на какое-то время спрятался самый высокий шпиль.

Путникам осталось уже пройти до ворот около двухсот туазов, как вдруг впереди послышалась унылая мелодия. Оба переглянулись, на лицах удивление. С чего бы это здесь, у дороги, кому-то вздумалось перебирать струны? Две-три, не больше, по слуху. Они подошли ближе и остановились. В высокой придорожной траве, за которой начинались заросли болотного камыша, сидела на камне юная музыкантша и играла на ротте[2], уперев ее в бедро и тихо напевая что-то. Одета она была в разноцветную рубашку из домотканого холста с длинными и узкими рукавами, закрывающую всё тело от шеи до ступней ног. Талию охватывал синий пояс, темные волосы свободно распущены, голову венчала круглая, цвета маслины, шапочка.

Завидев всадника и его спутника, девушка оживилась, пальцы ее проворнее забегали по струнам; из пяти ни одна не осталась в покое.

Закончив игру, незнакомка положила ротту в траву и поднялась с камня.

– Понравилась тебе, всадник, моя мелодия? – спросила она у Карла, озорно вскинув голову и убрав пальцем прядь волос со лба.

– Хорошо играешь, красавица, – похвалил герцог, протягивая горсть мелких монет. – Этим зарабатываешь на жизнь?

– Ремесло не хуже другого.

– Почему же сидишь здесь, а не в городе? Ведь народу там больше.

– Потому что пение одинокого щегла услаждает слух, а стаи – рассеивает внимание.

– Выходит, ты не одна там такая?

– Птиц много. Умна та, что сумеет заставить слушать лишь себя. Но твой спутник, господин, похоже, не доволен моей игрой?