Самуэлла Фингарет - Огонь на ветру

– Обо всём государь позаботился. Теперь наш черёд.

Два всадника ехали по берегу Мтквари, ведя на поводу чёрного, словно ночь, коня с белым подтёком на лбу и с белой левой задней ногой. Ехали неторопливо. Волны плескались и рокотали в лад с перебором копыт. Серп месяца не набрал ещё яркость и едва освещал петлявшую между камней дорогу.

– Липарит за тобой и Нино поехал, а я сюда на Яшме махнул. Много потрудиться пришлось сегодня лошадке, да ничего, выносливая. Взобрался я на скалу, стал работных людей расспрашивать, тех, что камни наверх выносят: «Сделайте милость, скажите, где мне сыскать Отара Мерчуле?»

– Кто такой будет?

– Тише. Молчи. Я нарочно Отара придумал. Будто приехал я из далёких мест и родича или знакомца разыскиваю. «Такого не знаем». – «Мне сказывали, что он в пещерах камень долбит». – «Нет среди нас такого». Я всё спрашиваю, а сам вперёд продвигаюсь, прикидываю, как бы внутрь скалы проскочить. Вдруг один мне как крикнет: «Эй, мальчонка, осторожней ходи. Одним разом к узнику свалишься». – «К какому-такому узнику?» – «Кто его знает. Только птица, должно быть, важная, не из простых». – «Если птица, то улетит». – «Ишь, как подметил. Остёр». – «Дозволь поглядеть, батоно чемо. Или стража приставлена?» – «Гляди, коли есть интерес. Отверстие без заглушки и стражи никакой нет. К чему сторожить, когда до верха двадцать локтей». – «Спасибо за дозволение, батоно чемо». Я отверстие отыскал, вниз заглянул и от радости себя не вспомнил. Юрий Андреевич – вот он, рядом сидит. Знака подать не пришлось – господин Шота находился в пещере. Дожидаться, пока уйдёт, – время терять, и так его мало на всё нам отпущено. Я вниз спустился, на Яшму вскочил и за тобой отправился.

– Счастье подвалило одно к одному. И Шота меня вызволил, и государю поможем бежать без труда.

– Ладно, что гору сворачивать не придётся.

Всадники привязали коней в овраге и начали взбираться наверх. Месяц всходил вместе с ними, серп становился всё ярче и всё острее, словно готовился косить звёзды, пригоршнями разбрасывать по ночному небу.

– Тише ступай. Выпорхнет из-под ноги камень, всю Вардзию растревожишь.

– Наворотили куч.

– А ты как думал.

Они шли по тропе, проложенной каменотёсами. По обе стороны громоздились осколки камней и битый щебень.

– Всё, добрались. Видишь, круглый провал.

– Ещё бы не видеть. Месяц светло скалу заливает.

– Давай, помогать стану.

– Один управлюсь. Тяжесть невелика.

Ответивший так, обмотал себя толстой верёвкой и, перебирая руками, начал спускать свободный конец в черноту. Вскоре верёвка напряглась, задрожала, немного помедлила и тяжело поползла наверх.

…Всадники ехали по долине навстречу рассвету. Ночь была оставлена позади. Впереди разбегались кругами золотисто-розовые всполохи. Казалось, набухают небеса светом, готовясь пролить золотые лучи. Вдруг из-за вершины далёкой горы выкатилось огненное колесо, на мгновение ослепило, погрузив весь мир в черноту, и тут же облило светом, забросало яркими красками: синяя – в вышине, зелёная – под ногами. Запели, защебетали птицы. Живительными струями потёк утренний воздух – наливай в кубки и пей.

– Свобода! – крикнул Юрий Андреевич в голос и стремительно вскинул вверх руки, так, что звякнули кольца кольчужной рубахи.

– Свобода! – радостно пробасил Евся. – Только вряд ли, князь-государь, мы бы её увидали, если бы не Михейка. Мальчонка под брюхом коня без наклона пройдёт, а как богатырь каждой рученькой по крепости своротил – Вардзию да Верхнюю.

– Истину молвил, тысяцкий. Держи, Михаил-мечник, ответ: как удалось тебе справиться с башней и со скалой?

– А вот так. Слушайте, по-грузински скажу.

Михейка поднял к солнцу счастливое лицо и громко, нараспев, произнёс:

Слова понеслись над долиной, поднялись на вершины, сверкавшие разводами снега, и полетели дальше в неоглядную даль, в бесконечную высь.

В 1960 году в отдалённом чужеземном монастыре, принадлежавшем ранее Грузии, работала советская экспедиция. Издавна существовало предание, что среди древних росписей монастыря имеется изображение Шота Руставели. Указывалось даже точное место: портрет помещён на юго-западной колонне-столпе. Но стены вместе с колоннами покрывала тёмная краска, наложенная поверх драгоценных старинных фресок. Удастся или нет расчистить непроницаемый слой, а если удастся – то сохранилась ли живопись? Ни одного изображения, сделанного при жизни Шота Руставели, до наших дней не дошло, и этот портрет должен был стать единственным. Взволнованные строки из дневника участника экспедиции поэта Ираклия Абашидзе лучше всего расскажут о пережитых днях, когда сердца сжимались то от надежды, то от мучительных волнений.

«5 ноября. Не может же всё кончиться так плачевно. Есть ещё время, портрет Руставели найден, он, судя по всему, не соскоблён с колонны, а только закрашен тёмной краской.

6 ноября. Получается, выходит… Сползает чёрный саван, наши средства растворяют краску, постепенно одолевают её. Всё яснее и яснее проступает красная одежда Руставели.

Появляется седая борода… Мы волнуемся, суетимся. Наконец выступает лицо, мы стараемся работать особенно осторожно, предупреждаем друг друга, чистим легко, будто ласкаем портрет. Боимся задеть рисунок, нанести изъян древней фреске.

Полдень, 6 ноября. Ура, показалось, показалось величественное лицо мудрого старца! Гордое, но глубоко скорбное. Как будто знакомое, до боли знакомое лицо…»

Переводы поэмы на русский язык, на многие европейские и восточные языки разнесли по всему миру мудрый смысл и песенную красоту руставелевского стиха. Освобождённая древняя фреска помогла представить, как выглядел великий грузинский поэт.

Ни имя, ни облик создателя «Слова о полку Игореве» нам неизвестны. Установили учёные, что принадлежал поэт к воинскому сословию и не только ходил в походы, но был человеком высокообразованным, изучившим летописные своды. Вот и всё, что мы о нём знаем. И всё же не всё. Пускай не дошла до наших дней история его жизни, но каждая строчка великой поэмы пронизана его личностью, любовью к родине, состраданием к человеческим бедам. Весь мир услышал взволнованный голос Древней Руси, когда по призыву ЮНЕСКО в 1985 году отмечалось восьмисотлетие «Слова» и напряжённые строки поэмы зазвучали на всех языках. Автор «Слова» присутствует всюду, в каждом воссозданном им событии. Однажды он даже заговорил от собственного лица: «Что мне шумит, что мне звенит – издалека рано перед зорями».