Татьяна Беспалова - Мосты в бессмертие

– Какой приказ? – нехотя спросил Костя.

– Все жжечь! – визгливо крикнул Васька и залился смехом.

– Надевай штаны, пойдем на крышу зажигалки гасить, – сказал Костя, не отрывая глаз от двора.

А там супруга управдома Аполинария Денисовна и сам управдом, называемый в народе Черепом, переругиваясь между собой, бойко грузили в полуторку домашний скарб. Между ними метался обезумевший от суеты и страха, взмыленный водитель, умоляя супругу управдома забыть о мебели.

– Поставил сундук на коробку с посудой! – вопила Аполинария Денисовна. – Эх, на что ж дана тебе лысая твоя башка? И снаружи она лысая и изнутри пустая! А шкаф-то, шкаф!

Но водитель уже спихнул тяжеловесное сооружение из потертого красного дерева на изрытый житейскими бурями асфальт двора.

– Мебель не повезу! – рявкнул он. – Мне еще на шоссе Энтузиастов надо троих человек с вещами забрать!

– Оставь, Полюшка! – вторил ему взмыленный управдом. – Водитель прав, прав…

Аполинарии Денисовне не дал возразить прогремевший неподалеку взрыв. Стекла кухонного окна жалобно задребезжали. Водитель полуторки прыгнул в кабину, включил первую скорость. Костя хохотал, наблюдая как семейство управдома на ходу втискивалось в кабину водителя, как сам Череп лез в наполненный добром кузов. Лохматая заячья шапка, слетев с его головы, осталась лежать посреди двора, словно подстреленное животное.

– Большое дело – маскировка, – говорил дед Егорьев из первого подъезда. – В империалистическую таких витийств мы не знали. Да и напасти этой, аеропланов, тогда было малым-мало. А теперь? Поверь мне, парень, конец света случится из-за аеропланов!

– Не елопланы, деда! Самолеты! – вставил «внебрачный» Васька.

Пацан надел-таки и штаны, и вязанную шапочку. Теперь он стоял рядом с Костей на крыше. В правой руке – ведерко с песком, левой держится за полу Костиной куртки. Поверхность кровли покатая, скользкая, слишком крутая для маленьких ножек, обутых в большие, не по размеру валенки. К тому же впопыхах Васька перепутал ноги. Но так ли это важно, когда над головой в скрещивающихся лучах мощных прожекторов мелькают юркие силуэты крылатых, смертоносных созданий? Когда пространство прошито строчками очередей, когда в уши ломится дробный перестук зениток и уханье недальних взрывов.

– Ну вот, я ж говорил – вы перестали бояться! – радовался дед Егорьев. – Главное, чтоб не пустили газы! И хорошо, ой как хорошо, что зенитки стреляют! Это значит – немец еще не вошел в Москву!

Костя всматривался в пространство за рекой. Ни церковных куполов, ни башенных шпилей было не видать. Зато сама река! Ее воды, словно окна в ночь, отражали в себе расцвеченное огненными вспышками небо. Река, подобно покрытому блестящей черной шкурой недоброму, опасному, сказочному существу, извивалась в цементном ложе. Из темного ее зеркала на древний город тысячами алчных очей смотрели смятение, страх, безысходность. По набережным, невзирая на запреты воздушной тревоги, не прекращали двигаться потоки людей, и никто не препятствовал им. Казалось, будто небо разлучилось с землей, будто собралось оно в единый плотный ком, переполненный последней, предсмертной мукой, чтобы пасть в реку, чтобы взорвать мир, чтобы дать людям возможность хоть какого-то исхода. Короткую свою жизнь Костя прожил в этом городе и никогда его не боялся. Да и чего ему, многим обделенному во младенчестве и не успевшему обрести своего, кровного, было бояться? Его тело, его душа, весь он являлся частью этой политой кровью и потом, плотно застроенной и вымощенной земли. Как он станет жить вне этого места, ведь любой орган умирает, если его отсекут от тела.

Косте стоило немалого труда раскурить папироску.

– Везет тебе, Коська, – пропищал Василий.

– В чем это мне везет?

– Ты большой. Можешь кулить, можешь Аньку тискать, можешь пойти воевать.

– А что, Костя, – внезапно спросил Егорьев. – Мария Матвеевна не собирается разве в Саранск? Я слышал, там у нее сестра.

– Нет, – коротко ответил Костя. Он озирался по сторонам в надежде, что свалившаяся с небес зажигалка поможет ему избежать новых расспросов.

– Ты же в десятый класс должен был пойти? – не унимался дед Егорьев. – Вот жалость-то! Останешься недоучкой!

– Я школу в этом году закончил, – нехотя буркнул Костя. – А восемнадцать мне исполнится в марте. Ты чего, дед, пристал?

– Это я-то пристал? – ухмыльнулся Егорьев. В непрестанно движущимся свете прожекторов его желтоватая борода и воздетый к небесам корявый палец то исчезали, то возникали вновь, но жиденький баритон звучал непрестанно:

– Вот я посмеюсь, когда до тебя доберется участковый! Я всегда говорил: вся ваша семья белая. И Маруська белая, хоть мать ее и родом из Саранска! Эх, была б у тебя совесть – сам бы пошел на призывной пункт. А так…

– Бабке своей советуй! – огрызнулся Костя.

Их перепалку прекратил сигнал отбоя воздушной тревоги. Схватив под мышку Васятку, Костя шмыгнул в чердачное оконце, прошлепал по вековой пыли чердака, спустился на площадку верхнего этажа.

– Костян, а плавду ли говолят, что ты вол и бандит? – шмыгнув носом, спросил Васька.

– Правду! – рявкнул Костя. – Я – вол, который вскоре превратится в героя, в пушечное мясо! Я гребаный бандит, я волк, который может перекусить твою тоненькую шейку! А ну, скидывай валенки! Это грабеж!

Они вломились в полупустую квартиру под звонкий Васькин хохот. На остывшей, пустой кухне Клавдия Алексеевна колдовала над примусом. Маленькая Галя сосала большой палец, прильнув к ее полному плечу. Костя хотел вскипятить чайник, но грозная фигура Марии Матвеевны преградила ему путь.

– Отчего вы не в убежище? – Костя попятился к двери. – Или уже вернулись?

– Вот тебе карточки! – прошипела Мария Матвеевна. – Завтра ступай их отоваривать. Все! А потом надо дрова пилить – зима впереди, а потом…

– Что случилось-то, ба?

– Что случилось? – голос Марии Матвеевны сел. Она закашлялась, обтерла руки о передник, выковыряла из середки четвертушки липкого, черного хлеба мякиш и сунула его в ручку Гали.

– Режут во время военной тревоги, – тихо, не отрывая взгляда от спиртовки, произнесла Клавдия Алексеевна. – Сначала на двор приходит капитан и учит детвору, как правильно бутылки с зажигательной смесью под немецкие танки кидать. Потом приходит шпана с ножами и обчищают пустые квартиры.

– Вы это к чему? – насторожился Костя.

– При прошлом налете в соседнем доме случилась история. Подруга Клавы, Таня с детьми ушла в убежище. А мама ее болела и осталась в кровати… – голос Марии Матвеевны снова пресекся.

– Они пришли во время налета, – продолжила Клавдия Алексеевна. – Выгребли все. Сухари, картошку – все. А бабушку… ну как это называют, а?

– Подкололи! – заверещал догадливый Васька.

Клавдия Алексеевна внезапно заплакала. Галя сразу же присоединилась к ней, позабыв и о своем пальце, и о хлебном мякише.

Ай, не спокойной сделалась Костина жизнь, ай маятной! Две недели шатался он по Москве, стоял в очередях, с тоской рассматривая лица земляков. Пару раз сам слышал: хаяли советскую власть, не понижая голоса. Да и стукачей Костя насчитал меньше, чем обычно. Не мог же он внезапно утратить навык? Не стали же в стукачи определять малолетнюю ребятню, едва освоившую арифметику и алфавит? Безумие первых дней паники сменилось вялой стагнацией. Люди устали от непосильного труда, от постоянного страха за жизнь близких. Видно, правду бабка говорила, будто голод и холод притупляют чувства. Но ведь сам-то Костя не был голоден!

Вечерами они с Васькой собирали по дворам брошенную, бесхозную мебель, крушили ее на растопку. Через неделю вдоль стен коридора громоздились кучи деревянного хлама, пригодного для прокорма буржуек. Вернувшиеся на денек с рытья окопов соседи, поглядывали на Костю с уважением.

Аннушка тоже вернулась. Костя смотрел на ее узкое, с тонкими чертами личико, на ее пепельную косу, целовал ее плотно сомкнуты губы, приговаривая:

– Когда ж ты, малышка, научишься целоваться?

– Уж и не знаю, – отвечала она дерзко. – Тебе, такому опытному, разве угодишь? Ты где-то спишь, не дома. Может, не один? Может, нашел себе другую любовь, из блатных?

– Да тебе-то что? Разве я твой? – усмехался Костя.

– Не мой! – и глаза ее наполнились слезами.

Она заговорила жалобно, почти заискивающе:

– Мне так хочется поспать с тобой, хоть раз! Мы-то уж полгода как… – она потупила влажные глаза. – Да все по углам, мимоходом как-то. Неужто по-другому нельзя? Тем более что война…

– Не сейчас, – Костя обнял ее. – Вот разберусь с кое-какими делами, и тогда поспим с тобой.

Странный, незнакомый доселе страх мешал Косте ночевать под одной крышей с бабушкой, и он уходил на окраины города. Ныкался по хазам, проигрывая в карты добытый в смутные времена хабар, все чаще вспоминая летного капитана. Он ходил даже на Донскую, к Институту глухонемых. Притулился неподалеку, в подворотне. Посматривал издали на призывников, припоминая свой первый, июньский приход сюда.