Иван Алексеев - Западня для леших

Понятно, что лешие не приучены были играть в такие игры. Руководители Лесного Стана пребывали в растерянности, которую, впрочем, тщательно и успешно скрывали. Впервые за всю трехсотлетнюю историю тайная лесная дружина леших не имела ясной цели. С началом царствования Иоанна Васильевича лешие воспрянули было духом. Во время налета Саип-Гирея (1538), когда русское войско впервые за многие годы слаженно и быстро выступило на перехват, бойцы тайной дружины Лесного Стана вели глубокую разведку, находясь в непрерывном соприкосновении с противником, обеспечивая своевременный маневр основных сил. Когда струсивший хан повернул орды с московской дороги с целью пограбить маленькие городки, начиная с Пронска, лешие сумели прорваться в город и вместе с тамошним лихим воеводой неделю отводили душу, громя с невысоких стен огромное войско и огнестрельным снарядом, и в рукопашных схватках. Потрепанные ордынцы бежали с позором. Потом было взятие Казани, сомнительное с точки зрения военного искусства, но победоносное для Руси и славное для многих ратников и воевод. Потом были удары по Ливонскому ордену, а потом – лучше не вспоминать…

Даже далекие от политики рядовые бойцы и десятники, занятые постоянными упражнениями, походами и заморщиной, чувствовали, что на Руси происходит что-то темное и страшное. В диком слепом безрассудстве истреблялись лучшие роды. Ордынцы и ливонцы вместе взятые не нанесли такого урона России за сто лет, как собственный батюшка-царь за два-три года. И вот сейчас головной отряд леших в боевом порядке двигался не к границам, а к сердцу страны. Хотя ни командовавший отрядом Разик, ни другие бойцы не знали, с какой целью им приказано идти ускоренным маршем к боярину Ропше «для государевой службы», задача на поход была поставлена суровая: вести тщательную разведку в полной боевой готовности. В случае враждебных действий – пробиваться к цели кратчайшим путем, по проезжим дорогам, уничтожая нападавших, кем бы они ни были. При подавляющем превосходстве неприятеля – раствориться в лесах и вернуться назад, где на расстоянии дневного перехода двигались основные силы: три сотни леших.

Пока головной отряд продолжал идти к цели, причем без потерь. Недавнее нападение было случайным. Сопровождавшие их сейчас самоуверенные лопухи мало походили на коварного противника, ведущего отряд в засаду. Но на всякий случай, в начале движения, Разик подал условный сигнал: «Всем внимание!»

Михась двигался во втором ряду справа и страховал Разика, рысившего впереди, бок о бок с красавчиком. Красавчик, изящно выгибаясь в седле, снисходительно беседовал с десятником.

– Часто ли бываете в Европах, поморы-молодцы?

– Дык, это, оно чего ж! – глубокомысленно ответствовал Разик.

– Они там у себя гордятся просвещенностью нравов, а про нас сочиняют всяческие небылицы. Мол, на Руси мрак, ужас, опричнина. Дескать, государь всемилостивейший верноподданных своих казнит неправдою! Так ведь кругом разбой, воровство, и только мы, убогие и сирые, холопы верные царя-батюшки, денно и нощно печемся о порядке государственном! – Красавчик помнил слова Басманова-старшего и в силу своего разумения начинал, как ему казалось, делать дело государственной важности, ради которого и решено было призвать отряд часто ходивших за море людей боярина Ропши в Москву.

Любимцы царя, отец и сын Басмановы, вопреки утверждениям их завистников и недоброжелателей, были отнюдь не дураки в государственных делах. К тому же они имели полный набор качеств, необходимых для успеха на политическом поприще: хитрость, подлость, коварство и бессовестность. По-собачьи преданные государю и благодетелю Ивану Васильевичу, Басмановы деятельно заботились не только о его увеселении в диких оргиях, о которых и в столице и отдаленных городах боялись говорить даже шепотом – настолько жутко и стыдно было в это поверить, но и об успешности дел административных, экономических и особенно – внешнеполитических. После смерти царицы Анастасии рухнула последняя преграда, сдерживавшая необузданный и страшный нрав самодержца всея Руси. Припадки дикой ярости и нечеловеческой жестокости сменялись у него приступами раскаяния и животного страха перед грядущим возмездием, Божьим и человеческим. В эти моменты он всерьез готовился бежать из России в заморские страны, просить приюта и покровительства у тамошних государей – частая практика в неверном ремесле монарха и в те времена, и в более ранние, и в позднейшие. Он втайне надеялся, что в Европе еще не знают о темных ужасах, творящихся на Руси.

Особую странную тягу испытывал Иван Васильевич к Елизавете Английской. Он, в общем-то, презирал женщин, на короткий период страстно вожделея их, затем ненавидя и уничтожая своих злополучных избранниц. Временами его затуманенный чудовищными страстями взор обращался на мужчин (так попал в любимцы Басманов-младший заодно со своим достойнейшим родителем). Елизавета была, пожалуй, единственной женщиной, которую он считал себе ровней. Царь даже всерьез подумывал жениться на ней, объединив державы, сметя разделяющие Англию и Россию государства или создав союз христианских стран по примеру недавней Римской империи, направленный против магометан. Именно Елизавете царь направлял слезные письма о своей тяжкой участи на российском престоле, у нее хотел укрыться от внутренних врагов, якобы замышлявших погубить его самого и весь род Рюриковичей. Но даже в отношениях с Елизаветой проявлялось это удивлявшее и современников, и потомков сочетание в одном человеке невменяемого психопата и нормального расчетливого властителя. Униженно вымаливая в письмах ее дружбу и участие, царь вместе с тем твердо отказывался дать английским купцам монопольное право на торговлю с Россией, чего настойчиво добивалась Елизавета. Одно дело – истреблять тысячами бессловесных подданных, каковых на Руси неисчислимо, и совсем другое – потерять конкретный доход в личную казну. Тут у всех, казалось бы, сумасшедших тиранов враз появлялся здравый смысл, и они никогда не проносили ложку мимо рта.

Понятно, что собственная репутация в глазах европейских монархов и в первую очередь – Елизаветы весьма заботила Грозного. Русским послам под страхом смерти, жестокой и незамедлительной, было запрещено даже упоминать об опричнине. На прямые вопросы они должны были отвечать, что никаких опричников нет, а есть царевы слуги усердные, которые воюют не щадя живота не с земством (то есть всем остальным русским народом), а с ворами и разбойниками, защищая от них царя и верноподданных его. К сожалению, в искренность послов верят лишь в одном случае: если они просят денежной или военной помощи. Все остальные заявления либо игнорируются, либо понимаются с точностью до наоборот.