Георг Борн - Грешница и кающаяся. Часть II

В то время как король говорил о чем-то тихо с принцем Августом, а гости, надменно пожимая плечами, нарочито отворачивались от Эбергарда, кавалер Вилларанка обратился к нему с просьбой, не позволит ли он ему вызвать барона Шлеве на дуэль.

— Дорогой мой Вилларанка,— князь уже вполне овладел собой,— ваше положение посланника и ваши высокие личные достоинства не позволяют вам опуститься до того, чтобы драться с этим камергером. К тому же я презираю поединок как печальный пережиток кулачного, права, как любой предрассудок старины. Примите только мою благодарность за ваше благородное желание мне услужить, я расцениваю его как действительно оказанную мне услугу.

Затем Эбергард обратился к королю:

— Однажды я имел счастье открыть вашему величеству тайну моей жизни. Теперь я вдвойне горжусь тем, что тогда я ничего не скрыл и ваше величество не лишили меня своих милостей за то, что у меня не оказалось родословного древа. Мое родословное древо — это моя сила, моя воля и мои еще незначительные дела. Но лучше всякого родословного древа для каждого человека — это чистое прошлое, как опора для всякого народа — свобода и просвещение. Ваше величество, соблаговолите отстранить князя Монте-Веро от всего, что вы всемилостивейше доверили ему; эту просьбу свою я считаю священным долгом перед вами и перед самим собой.

Прежде нежели король, которого просто поразили эти слова, успел ответить, Эбергард уже поклонился ему и всем присутствовавшим.

Шлеве чувствовал, что его рассказ о якобы преступной девушке потряс князя до глубины души. Однако низвергнуть его совсем не удалось. И все-таки Шлеве торжествовал победу, ибо имел в запасе еще главный удар, и Эбергард сам помог нанести его.

Князь Монте-Веро, покинутый и друзьями, и врагами, пересек театральную залу и вошел в залу Кристины. И тут его остановил нежный голос:

— Не думайте, князь, что нет души, преданной вам, нет сердца, молящегося за вас Богу. Помните, что бы ни случилось, я всегда глубоко вас уважаю и всегда молюсь за вас.

Эбергард поднял глаза и увидел принцессу Шарлотту, воспользовавшуюся минутой, чтобы шепнуть ему эти утешительные слова.

— Шарлотта,— проговорил Эбергард,— вы не отворачиваетесь от человека, у которого нет ни отца, ни матери, ни жены, ни ребенка…

— Я молюсь за вас, потому что мое сердце навеки принадлежит вам.

— Благодарю вас, прекрасное, возвышенное создание,— прошептал Эбергард, и слезы выступили у него на глазах.

Затем, с невыразимой тоской думая о своей преследуемой дочери, он стал спускаться по лестнице.

Через несколько дней после описанных нами событий над Европой разразилась внезапная буря, сильная и неудержимая, и ничто не могло ей противостоять.

Первые искры — источник пожара — посыпались из Франции, из Парижа, где произошла революция со всеми ее ужасами. После подписания конвенции и в большом городе, где происходит действие нашего рассказа, на улицах стали происходить стычки и кровопролития.

Прежде чем в замке успели прибегнуть к каким-либо решительным мерам, на главных улицах с необыкновенной быстротой стали воздвигаться баррикады. В ход шли камни, опрокинутые экипажи, выломанные двери — одним словом, все, что попадалось под руки разъяренных людей.

Мостовые были разрыты, толпы озлобленных мужчин и женщин с искаженными лицами метались с криками по улицам, вламывались в дома, требовали оружия, и вскоре в руках у многих были уже ружья и шпаги, пусть даже и заржавленные. Кто не нашел оружия, вооружался пиками из металлических оград.

Король с трудом решился на военные действия против восставших, и его нерешительность привела к тому, что приказ армии очистить улицы вызвал страшное кровопролитие.

Люди на баррикадах успели уже хорошо вооружиться, а их товарищи произносили на площадях речи, возбуждавшие буйные головы, что привлекало к ним тысячные толпы. Ораторы явно загодя приготовили свои пламенные речи и только ждали удобного момента, чтобы их произнести.

Впоследствии говорили (и совершенно справедливо), что Шлеве нанял одного из этих ораторов, рыжебородого бездельника, с тем, чтобы он поднял народ, дабы дать барону возможность проявить себя спасителем престола. Этот рыжебородый, сопровождаемый разъяренной толпой, наклеивал на дворцах и министерских зданиях плакаты: «Собственность народа». Эта приманка, брошенная толпе, принесла обильные плоды.

С торжествующими криками люди высыпали на улицы и площади и бросились громить булочные, пивоварни, оружейные магазины, воруя и грабя все, что попадалось под руку.

Ужас овладел теми, кто имел какую-либо собственность; люди наглухо запирали двери и ставни, перебираясь в самые отдаленные комнаты.

Восстание разрасталось с каждой минутой. Раздались первые выстрелы; зазвенели шпага, в узких улицах столицы началась резня; брат шел против брата, сын против отца. Толпе удалось ворваться в арсенал и овладеть оружием. Это еще больше обострило обстановку.

Правительственные войска, действовавшие до сих пор довольно сдержанно, пришли в смятение и начали стрелять без разбора — в виновного и невиновного, в каждого, кто показывался из окна дома или на крыше. Душераздирающие крики раненых сливались с плачем матерей и жен, бродивших по улицам в поисках своих близких. Слышались приказы офицеров и крики предводителей на баррикадах. Во всех концах громадной столицы гудел набат, наполняя город смятением. Страх царил не только в домах и дворцах, но и в замке, хотя он был окружен гвардейскими полками. Выстрелы раздавались и вблизи его; королю, находившемуся с королевой и принцем в зале Кристины, окна которой выходили во внутренний двор, доложили, что пулями выбиты стекла на фасаде.

Комендант, которому удалось вместе с войсками пробиться через королевские ворота, принял общее командование. Он приказал артиллерии стрелять по баррикадам, отчего погибали не только мятежники, но и солдаты королевских войск. Отдельные части стали выказывать явное желание перейти на сторону мятежников. Казалось, разъяренная толпа останется победительницей.

Адъютанты постоянно докладывали королю о ходе восстания, все ближе и ближе придвигавшегося к замку.

Королева отправилась в капеллу на молитву; принцессы плакали, стоя на коленях; король был бледен и в высшей степени взволнован. Из залы Кристины он перешел в покои, окна которых выходили на площадь перед замком.

— Умоляю, ваше величество,— говорил Шлеве, неотлучно находившийся возле короля,— умоляю вас не подвергать себя опасности и покинуть эту комнату, ибо безумие толпы достигло крайних пределов.