Павел Лагун - Капитан Сорви-голова. Возвращение

— Они сбежали, — проговорил майор Хилл. — Сами.

— Куда же они девались? — второй и тоже удивительно знакомый голос спросил с сильным французским акцентом.

— Им нужно выбираться из города морем или железной дорогой, — сказал Хилл.

— Надо постараться их где-нибудь перехватить, — произнёс его собеседник.

— Тогда вам необходимо поспешить. А то они — парни быстрые и решительные. Могут уйти из-под самого носа, — проговорил Хилл, а затем спросил: — Надеюсь, наша договорённость остаётся в силе? Я сделал всё, что мог, — добавил он.

— Вы ни в чём не виноваты, — успокоил его француз, — теперь это уже наше дело.

— Ну, тогда прощайте, и желаю вам удачи в поисках, — сказал Хилл, — документы у вас в полном порядке.

— Да, пропуск в зону оккупации мы получили. Спасибо.

Хлопнула дверца пролётки. Лошади зафыркали, заскрипели колёса. Экипаж тронулся с места и покатил по мокрой дороге вниз, в город. Лошадь майора Хилла пошла в обратном направлении лёгкой неспешной рысцой. Жан обернулся к Фанфану. В темноте лицо юного парижанина выглядело чёрным, словно у негра, только в глазах отражался блеск звёзд.

— Ну, брат Фанфан, ищет нас кто-то. Только пока что не англичане, а наши с тобой соотечественники.

— А для чего же мы им нужны? — почему-то шёпотом спросил Фанфан, оглядываясь по сторонам.

— Вот это и мне любопытно, — задумчиво произнёс Жан Грандье.

Кейптаун расположен узкой дугой вдоль побережья Столовой бухты. Дальше ещё южнее тянется на сорок пять километров полоса земли, оканчивающаяся всем известным мысом Доброй Надежды. Здесь в апреле 1652 года высадились первые 70 голландских колонистов с кораблей, прибывших сюда под командованием Яна фан Рибека — эмиссара Ост-Индской компании. Но сам мыс был не пригоден для поселения, продуваемый всеми ветрами, и голландцы обосновались севернее, в более закрытой бухте у подножия огромной, похожей на стол, горы. Город разрастался. Строились сначала деревянные, а затем каменные дома. Несмотря на дефицит строительной земли, улицы в Капштадте были на голландский манер широкими, словно площади и поначалу покрывались деревянным настилом, который быстро гнил под проливными дождями. Затем в горах стали добывать камни, обтачивать их и стелить мостовые при помощи труда местных африканцев, превращенных переселенцами в рабов. Рабы также трудились и на плантациях за городом. Рабский труд был тогда естественен, и никому из буров не приходило в голову мысль о равенстве белой и чёрной расы. Какое может быть равенство между цивилизованным человеком и дикарём? На этом постулате тогда жил весь мир. В Америку из Африки завозили тысячи рабов. И здесь, на краю Африканского континента, существовала та же экономическая система — рабство. И одна из причин "Великого трека" буров на север — отмена английской администрацией рабства в Капской колонии. Этот указ подорвал экономическую основу землевладения буров. И помноженный на чувства свободы, независимости и патриотизма заставил африкандеров (так себя называли буры) сняться с обжитых мест и устремиться в неведомые края, полные смертельной опасности. Капская колония после ухода большинства буров стала наполняться английскими переселенцами, прибывающими сюда из метрополии. Кейптаун постепенно превращался в типичный колониальный город. Широкие улицы сужались новым строительством. Появились виллы с верандами и лужайками. В порту возводились новые причалы и доки. Корабли под флагами морских европейских стран стояли на рейде под выгрузкой и загрузкой. Глухой уголок далёкой африканской земли постепенно оживал. Кейптаун становился центром торговли на юге Африки. Англо-бурская война несколько видоизменила состав населения Кейптауна. Город наводнился военными. Именно отсюда шли воинские эшелоны для захвата бурских республик. Здесь солдаты, прибывшие из Англии, проходили акклиматизацию, а затем их бросали в бой против борцов за свободу. А там уже несколько тысяч захватчиков окончательно "акклиматизировались" с красно-оранжевой почвой бурского вельда, зарытых в его братских могилах. А пароходы всё подвозили к Кейптаунскому порту новые порции "пушечного мяса". Жан Грандье и Фанфан вошли в город уже поздно ночью. Ночная тьма окутала Кейптаун, умытый перед сном вечерним ливнем. Предгорные улочки почти совсем не освещались. Здесь стояли небольшие домики-коттеджи, выкрашенные, как правило, в жёлтый цвет под красной черепичной крышей. Кейптаун ещё называли "жёлтым городом" по типичной окраске большинства домов. Беглецы решили пробраться поближе к железнодорожному вокзалу, чтобы там, улучив момент, как-нибудь суметь пробраться в состав, следующий в сторону бурских республик. Если их выслеживают, то уехать будет чрезвычайно трудно. Но Жан Грандье надеялся на свою счастливую звезду, приносившую ему до сих пор удачу. Парни шли по тёмным улицам почти не таясь. Их одежда медленно подсыхала. Единственно, что смущало и досадовало Жана — промокшие листы бумаги у него на груди. Они слиплись в один сырой комок, и наверняка чернила расплылись, и напряжённый трёхмесячный труд потерял всякую ценность и значение. Душу несостоявшегося писателя мучила обида. Но, с другой стороны, свобода, полученная ими, должна была стоить каких-нибудь жертв. Жертвой оказалась рукопись с описаниями приключений капитана Сорви-голова в первый период англо-бурской войны. Но рукопись можно восстановить потом, когда он вернётся домой в любимую Францию. А сейчас думать о возвращении пока рано. Война за свободу буров ещё не окончена, и он должен помочь им в этой борьбе.

Расположения улиц Кейптауна Жан Грандье совершенно не знал, и где находится железнодорожный вокзал представлял крайне смутно. По логике вещей, он должен быть сооружён неподалёку от порта. А порт, скорее всего, находился внутри Столовой бухты. Для чего же тогда с краю её был возведён маяк, с которого они сбежали? Улицы города освещались очень скверно. Небольшие газовые фонари тускло горели голубыми огоньками только в начале и в конце истёртых ногами булыжных тротуаров. Густая зелень деревьев, посаженных очень часто, делала эту темноту ещё непроницаемее. Но такая густая тьма была только на руку нашим беглецам, которые беспрепятственно шли по направлению к морскому порту в надежде на счастливую случайность. Чем ближе они подходили к бухте, тем оживлённее становились улицы. Освещение явно прибавилось. Мимо проехало несколько крытых пролёток. По тротуарам шли, стояли или сидели на скамеечках возле высоких каменных домов мужчины и женщины в длинных вечерних платьях. Пробежали два негритёнка и скрылись за углом боковой улочки. Отовсюду слышалась английская речь. И военных было гораздо больше, чем гражданских. В основном, это были офицеры, видно, свободные от дежурств. Они, кто поодиночке, кто группами по несколько человек, а кто и под руку с дамами прогуливались по тротуарам, заходили в ресторанчики и пивные — пабы, чтобы там насытить свою утробу и залить спиртным, таящийся на дне души страх перед, хотя и далёкой отсюда, но ощутимой войной. Ведь большинство из этих офицеров не служили в Кейптаунском гарнизоне, а отдыхали после ранения и лечения в госпитале. Некоторые опирались на трости и слегка прихрамывали. Другие неестественно держали руки на перевязи. Через некоторое время им снова предстоит отправиться в край, который они должны покорить. Но жители этого края покоряться завоевателям не желают, предпочитая смерть на поле боя несвободе и зависимости от чужих законов и порядков. Они сражаются за свою страну и убивают тех, кто по чужой или своей воле вступил на их землю с намерением отнять её у хозяев. Жан Грандье и Фанфан шли рядом по улице, которая, судя по табличкам на домах, называлась Роуд-стрит. Форма надзирателей пока давала возможность беспрепятственно миновать полицейские посты, и военные патрули тоже пока не обращали на двух молодых людей внимания. Но сколько такое везение продлится? Друзья уже почти миновали вышеуказанную улицу. Невдалеке, за деревьями, уже просматривалась водная гладь бухты и набережная светилась голубыми огоньками фонарей. И тут путь им преградила какая-то тёмная фигура в широкополой шляпе, сдвинутой набекрень. Фигура была затянута в английский военный мундир. На боку висела кобура с револьвером. Фигура сильно шаталась, даже стоя. От неё за версту несло перегаром. Жан сразу узнал в фигуре имперского волонтёра, с представителями которых он уже имел дело. Волонтёр и к тому же, несомненно, судя по белому шарфу, офицер, был сильно пьян. Он стоял широко расставив ноги в сапогах и не проявлял никакого намерения уступать место идущим навстречу.