Владимир Пистоленко - Крылья беркута

Бабушка Анна не знала, что и ответить... Не смея так сразу отказать, спросила: а на кого же останется их дом и все немудрое хозяйство? Иван Никитич успокоил: уж он что-нибудь придумает, не допустит, чтобы сиротскую избу растащили по бревнышку. Анна Петровна может положиться на него: если он за что берется, то доводит дело до конца. И с ответом торопить не будет, время терпит.

В тот вечер в доме Корнеевых долго не ложились спать. Что делать, на что решиться? Остановились на одном: надо переезжать. Другого выхода нет. Ну, а если там что-нибудь станет поперек и жизнь не будет притираться на новом месте — вернуться домой никогда не поздно. Дверь в твою хату всегда тебя пустит.

И на следующий день Надя рассказала Семену о принятом решении. Он нахмурился, но отговаривать не стал. По ее невеселому голосу понял, что Наде и самой не больно-то хочется уезжать из родного дома, покидать казачий пригород, где прошумело все детство.

— А приходить к вам можно? Чего доброго, Стрюков и ни подворье не пустит, — сказал Семен и упрямо добавил: — А я все равно буду ходить к тебе, пускай он хоть сбесится!

Когда же о переезде узнала Лукерья Маликова, мать Семена, женщина бойкая и резкая на язык, то просто-таки накинулась на бабушку Анну с упреками и уговорами. И добилась своего. Бабушка Анна не передала Наде всех подробностей беседы с Лукерьей Малиновой, лишь поделилась, что по совету соседки надумала остаться в родном гнезде. Женщины договорились работать на поле в супряге. Вместе дело спорее пойдет. Семен уже не мальчишка, сможет помогать, да и Надя тоже. Если будут работать вместе, глядишь, и засеют на два двора десятину-другую, а при урожае соберут с них хлеба — на всю зиму хватит. Не будет же из года в год палить суховей.

Такой поворот дела обрадовал Надю. Да и бабушка Анна была довольна тем, что они с Лукерьей Малиновой так хорошо расплановали свою жизнь. Одно беспокоило старуху: нужно было обо всем сообщить Стрюкову. Вот тут-то и скрывалась главная закавыка — человек от доброты протянул руку помощи, и бабушка Анна, можно сказать, приняла ее, а теперь приходится подаваться назад. Нехорошо, совестно.

В один из ближайших дней, спозаранку, бабушка Анна отправилась к Стрюкову. Вернулась встревоженная, рассказала: по всему заметно — обиделся Иван Никитич.

Спервоначалу вроде бы и ничего, выслушал, помолчал, раздумывая, затем коротко обронил:

— Вам виднее. Глядите сами.

И забарабанил пальцами по столу.

— Есть же на свете неблагодарные люди: даешь — берут, а попроси сам чего-нибудь — бог подаст.

Бабушка Анна смутилась, тут же поднялась и стала прощаться. Иван Никитич нехотя подал руку.

— Теперь какая бы беда ни свалилась на нас, идти к Ивану Никитичу заказано, — окончила она свой рассказ.

Беда не заставила себя долго ждать. Осенней ветреной ночью на Форштадте загудел набат. Зарево полыхало на Платовской. Пока собрались люди да прискакала пожарная команда, огненным языком слизнуло усадьбы Корнеевых и Маликовых.

Пожар захватил так врасплох, что Корнеевы еле успели выгнать со двора свой скот, а то, что было в избе, все сгорело. Надя выбежала на улицу в одном ситцевом платье. Она не замечала окруживших ее людей и, глядя на пылавшие остатки рухнувшего дома, горько плакала. Бабушка Анна словно окаменела. Безвольно опустив руки, она стояла рядом с Надей и даже не видела, как сосед, старик Коршунов, угнал к себе их немногочисленный скот. У Коршуновых они и провели ту первую бездомную ночь.

Корнеевы пожили у гостеприимных соседей несколько дней и поняли: будут в тягость хозяевам, уж больно бросаются в глаза нехватки и недостатки, каждый кусок на счету. И бабушка Анна решила идти к Ивану Никитичу с повинной.

Но Стрюков сам вспомнил о них и прислал приказчика Коняхина разузнать, в чем больше всего нуждаются Корнеевы. Бабушку Анну до слез растрогала его доброта. Ивану Никитичу она велела передать, что никакой помощи не просит, потому что невозможно их выручить из такого горестного положения. И созналась, что сама имеет намерение пойти и поговорить с ним, но совсем по другому делу. А Коняхину словно только этого и надо... Зачем же ей идти? У ворот стоят его дрожки, он с радостью отвезет Анну Петровну. Чай, Анна Петровна для него не просто знакомая, а близкая родня хозяина...

В тот же день Корнеевы переехали к Стрюкову.

Им отвели небольшую комнату, ту самую, в которой живут они до сих пор. Чтоб у Анны не было лишних хлопот да забот, Иван Никитич купил у нее всю их скотину. Заплатил хорошо. Не поскупился. Отдавая деньги, улыбнулся в бороду и сказал:

— Вот тебе на разведение, если снова надумаешь жить своим хозяйством. А лучше — сложи-ка их и береги Надьке на приданое, вон какая растет красавица, такая долго в девках не засидится.

Этот поступок до того приворожил бабушку Анну к Стрюкову, что она готова была молиться на него. А Наде хозяин не очень-то нравился, и, когда однажды бабушка спросила, из-за чего такое, Надя не нашлась, что ответить. Не нравится, и все! То ли холодинки в его затаенном и цепком взгляде или чуть заметная непонятная усмешка, а может, и что-нибудь другое, чего она не могла рассмотреть или же понять в нем, заставляли Надю ежиться в его присутствии и вызывали желание не попадаться ему на глаза.

Однажды, вскоре после того, как проводили Ирину на ученье в Петроград, Стрюков зашел к ним в комнату со свертком под мышкой.

— Ты никак гимназию бросила? — спросил он Надю.

— Бросила, — ответила Надя.

— Не до того нам. Ну, ничего, люди живут и без гимназии, — сказала бабушка Анна.

— А форма есть? — снова обратился Стрюков к Наде.

— Сгорела.

— Худо. — Он положил перед Надей сверток. — Это тебе гимназическое платье. С завтрашнего дня можешь ходить в гимназию, только не в ту, свою, а к Бардиной. Там обо всем уже договорено. Одну гимназистку проводили, другая появилась на ее место. Учись, старайся.

Надя так смутилась и обрадовалась, что не сразу сообразила, как ей быть, а бабушка Анна принялась благодарить Стрюкова и накинулась на Надю:

— Ты-то что же молчишь? Спасибо скажи Ивану Никитичу.

— Должно, растерялась от неожиданности, — с усмешкой сказал Стрюков. — Ничего, в другой раз когда-нибудь скажет. А форму ты примерь нынче же, не подойдет — другую подберем. Только, мне кажется, платье как раз тебе впору.

— Неужто сам и выбирал, Иван Никитич? — спросила бабушка Анна, не сводя с него восторженного взгляда.

— А чего особенного? — с усмешкой, не то шутливой, не то хитроватой, сказал Стрюков. — По правде говоря, это я в свое время Ирине заказывал. Не понравилось, забраковала.