Анна Малышева - Обманувшая смерть

Но на что несчастному старику, всеми оставленному, забытому, эти оскаленные мраморные львы, скрещенные мечи и морские раковины, указывавшие, что предки Теофилии участвовали в крестовых походах? Что ему до своего богатства, до ломбардов и ювелирного магазина на Тверской? Его драгоценная, ненаглядная жена, единственное существо на свете, которое, неизвестно почему, искренне его любило – мертва, лежит в могиле, под гнетом мраморного мавзолея, так близко и так недостижимо далеко!

Раздел наследства молодых князей Белозерских стал последним делом, за которое взялся Летуновский. Следующие три с половиной года он боролся за жизнь жены, с ужасом наблюдая медленную агонию, остановить которую был не в силах ни один врач. Теофилия, питавшаяся уже одним сухим хлебом, в какой-то момент отказалась и от этой пищи. До самой смерти единственной ее едой были освященные облатки. Ежедневно в доме появлялся священник, он исповедовал и причащал больную. Летуновский, подкарауливая его уход в коридоре, горячечным шепотом твердил одно и то же:

– Господи, помилуй, да в чем же бедняжка каждый день должна исповедоваться?! Она ведь и с постели уже не встает, глотка воды не может сделать! Молится день и ночь! Какие у нее грехи?!

– Тайну исповеди я не могу нарушить, пан Летуновский! – строго, внушительно отвечал несчастному прелат. – Могу сказать одно: ваша супруга – необыкновенная женщина! Эта экзальтация чувств, эта склонность к постоянному бичеванию совести… Из таких тонких натур иногда получаются святые!

Разговор каждый раз кончался щедрым пожертвованием в пользу нищих. Непрестанно служились заказные мессы за выздоровление Теофилии. Летуновский был готов раздать все состояние, надеть рубище, спать в канаве, побираться, только бы спасти жену… Он продолжал искать и приглашать врачей, уже не делая разницы между мировыми светилами и заурядными докторами с подозрительной репутацией. Говорили все они разное, но помочь угасающей молодой женщине не могли одинаково.

– Запомните! – внушительно произнес последний доктор, приглашенный к Теофилии. То был немецкий профессор, виднейший авторитет по нервным заболеваниям. – Это – истерия, усугубленная религиозной манией и вымышленными муками нечистой совести. Ваша супруга считает, видите ли, что ее отец умер из-за ее бессердечия. Не мое дело, так это было или нет, скажу только: спасти ее в настоящем критическом состоянии может только сильное потрясение. У меня была подобная пациентка в Кёльне. Женщина, также очень религиозная, каждую ночь видела у своей постели сборище бесов, которые занимались всякими непотребствами и пророчили ей ад. В прошлом она вела не самую добродетельную жизнь, но исправилась, раскаялась и даже вышла замуж. Эта мать семейства была на грани смерти от страха и истощения, и тогда мне в голову пришла остроумная идея! – Доктор внушительно высморкался в огромный красный носовой платок. – Я подговорил одну из родственниц ее мужа нарядиться в белое платье и накрыть голову голубой шалью. На плечо мы ей посадили белого голубя, а в руки дали венок из роз. В полночь, когда к больной обычно являлись «бесы», эта родственница вошла в ее спальню и произнесла несколько слов, из которых следовало, что все старые грехи больной прощены, и отныне, чтобы заслужить райское блаженство, она должна как следует заботиться о муже и детях. Что же вы думаете? – Доктор вновь прибег к помощи носового платка. – Больная совершенно выздоровела в несколько дней!

– Мою жену не может обмануть подобный маскарад! – покачал головой Летуновский.

– В таком случае она умрет через месяц-другой, – отрезал оскорбленный профессор.

Мировая знаменитость не даром назначила огромный гонорар за консультацию – Теофилия умерла через месяц.

…После похорон и постройки мавзолея у Летуновского осталось только одно дело – ходить на кладбище. Он сидит там до тех пор, пока кладбищенский сторож не запрет ворота. Тогда старику приходится возвращаться в особняк на Малой Никитской, где все было устроено «на парижский манер» стараниями его ненаглядной Теофилички. Ее будуар, превратившийся в келью, и спальня, где она так долго и страшно угасала, заперты. Овдовевший ростовщик не в силах переступать пороги этих комнат.

Ожидая наступления ночи, старик подолгу сидит в столовой, глядя на оплывающую свечу. Летуновский с трепетом прислушивается к себе – нет ли признаков долгожданной простуды? Не колет ли сердце? Не ноет ли желудок? Увы, он совершенно здоров. Долголетие, о котором он так мечтал, сделалось для несчастного проклятием. Слуга приносит ему стакан чаю и «Московские ведомости». Летуновский прочитывает газету с равнодушием автомата, тут же забывая, о чем читал. Правда, в отдел «Смесь», где повествуется о всяческих сенсациях и курьезах, в том числе о долгожителях, старик больше никогда не заглядывает.

Вернувшись из России, виконтесса де Гранси пробыла в Париже недолго. Вскоре она переселилась на остров Мадлен, крошечный остров близ берегов Португалии, где виконт когда-то выстроил дом для нее и Майтрейи. Она жила там в окружении старых верных слуг, нанятых еще виконтом. Повар Жескар, уже вполне оправившийся от жестокой травмы головы, полученной при падении с лошади в Царском Селе, заново научился готовить и мог подать вполне съедобный простой обед, хотя ему случалось иногда перепутать соль и сахар. Камеристка мадам Байе, горничная Мари-Терез и еще трое слуг-португальцев, в чьи обязанности входили заготовка и доставка дров, свежей воды, а также рыбалка и охота – это было все общество, которое скрашивало одиночество Елены. Если кто и навещал ее на острове, то это старый боцман Бризон, друг покойного виконта, много лет плававший вместе с ним по всем морям и океанам. Старик жил в Порту, и на своей маленькой шхуне «Марсель», названной в честь его родного города, доставлял виконтессе все необходимые товары и продукты, а также почту.

Письма от Майтрейи приходили с каждой почтой. Молодая мать непрестанно описывала свое счастье и благодарила наставницу и подругу за то, что та привезла ее в Россию. «Иначе, – писала Майтрейи, – я никогда не встретила бы свою любовь, и жизнь моя была бы невыносимо никчемна и пуста…» Счастье безжалостно! Прочитав очередное письмо, виконтесса прятала его в шкатулку, присоединяя к сотне других, затем выходила из дома и в одиночестве спускалась по лестнице, вырубленной в скале, к берегу океана. Там она сидела на песке, обхватив руками колени, слушая рокот волн, следя за чайками, выписывающими круги в темнеющем небе. На середине скалистой лестницы появлялась Мари-Терез – она звала хозяйку ужинать. Один день походил на другой, и ничего не менялось в жизни островитян-затворников. Так прошло три с лишним года. Однажды в середине апреля тысяча восемьсот тридцать четвертого года Елена прогуливалась на маленькой пристани, ожидая прибытия шхуны Бризона. Сегодня был почтовый день. Но «Марсель», чья точность вошла у всех в поговорку, в обычный час не появилась. Виконтесса не на шутку встревожилась.