Зиновий Давыдов - Беруны.

Беруны стояли подле рядком и молча глядели, как пять солдат императорской гвардии стали кольцом вокруг куфы, чтобы взять её если не штурмом, то хотя бы осадой.

Солдаты успели уж влить в себя по десятку ложек с крепким слоновым вином, а на дне куфы всё ещё мигала звезда. Солдаты всё усерднее нагибались над куфой и пили, уже не разгибая спин и не поднимая голов. А беруны стояли и мялись, пока наконец Ванюха не опомнился первый. Он дернул Тимофеича и Степана за шнурки их казенных кафтанов, и те молча, без слов, пошли за ним под амбарными стрехами, в тени частоколов, по задам за плетнями. Они вышли к отхожему домику, где спал Евмен Марадуй, пролезли в лазейку, о которой знал один лишь Ванюха, и, катясь вдоль заборов, добрались до Фонтанки. И когда они уже на брюхе проползли Симеоновский мост, то услыхали позади себя крики тревоги.

По зверовым дворам в сумерканье рассвета с фонарями бегали люди. У солдат весь хмель куда и девался! Они во всю мочь люто ругали берунов, зверей и свою солдатскую участь. И в ответ им кашляли обезьяны и заяц кричал, как подкидыш. Асатий, главный слоновщик, высунул голову в чалме из своего верхотурья. Он печально глядел на метавшихся по двору грубиянов, не пощадивших ни мирного сна человека, ни пугливой дремоты томящихся в клетках зверей. 

Беруны шли наугад, только б подальше от проклятого места с Бухтеем, Тайной канцелярией и комиссаром, обещавшимся показать Тимофеичу фухтели. Беглецы миновали Симеоновский мост и пошли вдоль литейных амбаров.

Столица уже просыпалась. Городской живодер проехал с собачьим фургоном на ловлю. С берега в город шли бурлаки. Толпа арестантов, громыхая цепями, двигалась к рынку за милостыней. На Песках занималась заря, разбросавшая по небу медные перья.

– Куда ж нам теперь? – молвил растерянно Тимофеич, не убавляя шагу. – Стёпуш, как же ж нам?..

– Вот выйдем на реку, одним камнем обвяжемся – и в воду все вместе.

Тимофеич остановился, раскрыл рот и уставился на Степана. Потом махнул рукою сердито и снова захлюпал подкованными сапожищами по непросохшей грязи.

– А то снова к Беруну, – добавил Степан. – Туда Бухтей не достанет... Вот только платье берунское забыли в остроге... Да ладно... Пускай других дураков наряжают.

И Степан обернулся взглянуть на прощанье в ту сторону, где, должно быть, солдаты уже совсем очумели в поисках берунов, словно провалившихся сквозь землю.

Беглецы проходили всё дальше, мимо редких мазанок, вдоль плетней огородов с черневшими пугалами.

– Пускай вон то пугало посадят в медвежий острог вместо меня, – кивнул головой к огородам Степан. – Тоже вот, выдумали... потеху нашли...

Тимофеич умаялся и дышал тяжело, но продолжал припечатывать грязь казенными сапогами с железным подбоем.

– Тут, милый, не о пугале речь. Слыхал про канцелярию Тайную?

– Слыхал, – отрезал Степан.

– Ну и молчи.

– А что там за Тайная? – заинтересовался Ванюха.

– Пшш... – остановил его Тимофеич и с опаской заглянул за плетень. – А Тайная, канцелярия Тайная, – захрипел он, – это дом такой. Там нашего брата на крюки подвешивают, палками обколачивают, кнутьями чешут. Всё выстукивают, крепка ль у нас шкура. Понятно?

– Понятно, – ответил Ванюха и остановился, вытянув вперед голову и прищурив глаза. – Вон, – показал он пальцем.

Впереди, далеко – только зоркий глаз морехода мог разглядеть это, – улица была перегорожена рогаткой, и верховые солдаты наездничали возле хибарки, стоявшей на въезде. Беруны шагнули через плетень и пошли по грядам и тропинкам дозору в обход. Они долго плутали так, и уже не было ни огородов, ни троп, а только болотистый луг блестел под ногами, но всё не решались свернуть опять на дорогу. Солнце слепило глаза, испарина прошибала сквозь сырую рубаху, паром курилась каждая кочка. Стреноженная лошадь с длинной обвислой гривой стояла не двигаясь, словно поджидала идущих. Потом бросилась в сторону смешными прыжками и пропала за перелеском.

Перелески эти стали попадаться всё чаще. Идти было легче: болото осталось позади; земля обсыхала под пригревавшим солнцем, которое заметно заворачивало вправо. Вдали длинным небеленым полотнищем опять раскатывалась дорога. Ванюха со Степаном шли, сокрушаясь о брошенном Савке. Тимофеич молча волочил сапоги по скошенной траве и, дойдя наконец до дороги, шагнул через канаву, но поскользнулся, скатился вниз и здесь прижал под собою какой-то костлявый мешок, заоравший благим матом. 

Тимофеич, Ванюха, Степан стояли неподвижно, как огородные пугала, и во все глаза глядели на измятого Тимофеичем человечка, с рыжей головы которого свалился драный малахай. Тот, в свою очередь, стоял перед ними в вымазанном глиною длиннополом кафтане и с лицом, по которому прошелся грязный Тимофеичев сапог. Рыжий человечек дрожал всем своим щуплым тельцем; заслонив одной рукой глаза, он отмахивался другой и шептал:

– Уйди!.. Уйди!.. Наважденье!.. Уйди!..

– Сёмушко!.. Семен Пафнутьич!.. Ты ли, милый?..

И опомнившийся Тимофеич захватил выгорецкого трудника всего целиком в свои моряцкие объятия, а тот барахтался, вырывался и кричал:

– Уйди!.. Бес!.. Уйди!..

Но Тимофеич не выпускал Семена Пафнутьича и продолжал прижимать его рыжую голову к своему зеленому кафтану, радуясь и удивляясь такой неожиданной встрече. Степан и Ванюха хохотали, глядя на обутые в лапти ножонки выгорецкого трудника, которыми он выделывал самые удивительные штуки, точно стопы его поджаривали на раскаленной сковороде. Семен Пафнутьич выбился наконец из сил и перестал трепыхаться, но набрался духу и глянул в лицо Тимофеичу.

– Скажи, ты настоящий или это только сон такой мне снится?

– Да настоящий, Сёмушко, не поддельный. Кафтан только на мне зеленый, а рожа и кожа – всё то же.

– Врешь, – опасливо молвил Семен Пафнутьич.

– Ну вот тебе и на! Отроду не врал.

– Откуда вас сюда сбросило ко мне в канаву?.. Да на сонного?..

– Эх, милый, рассказывать теперь долго; жизнь свою спасаем.

– Понима-аю, – протянул Семен Пафнутьич и оглянулся вокруг.

Вокруг было пусто. Дорога, изрезанная глубокой колеей, взбегала на пригорок, весело скатывалась оттуда вниз, поворачивала вправо, заворачивала влево и терялась впереди. Позади уже не было видно ни колоколен, вытянувших тонкие шеи, ни слегка наклонившихся к колодцам скрипучих журавлей.

– Понимаю, – повторил Семен Пафнутьич. – Ну, а куда ж вы теперь?

– Куда?.. – Тимофеич посмотрел на Вантоху и Степана. – А куда путь этот?