Эдуард Кондратов - По багровой тропе в Эльдорадо

— Хуан? — удивленно вскинул голову Франсиско де Орельяна. Тень беспокойства скользнула по его лицу.

— Не бред! — снова горячо воскликнул мой бывший друг. — Знайте, солдаты, что среди нас есть изменник и еретик. Совсем недавно он был верным христианином и честным дворянином. Но индейская колдунья, видно, опоила его дьявольским снадобьем, и теперь он совсем другой… Он клевещет на нашего короля, называет всех нас сворой бандитов…

Солдаты возмущенно зашумели, послышалась негодующая брань.

— Он готов отречься от бога и стать язычником… — продолжал Хуан, и снова в толпе раздались злобные выкрики и ругательства.

— Он даже попробовал удрать вместе со своей ведьмой к нашим врагам, но мы его поймали и…

— Кто он? Предатель! На виселицу его! — заорали во всю глотку солдаты, потрясая кулаками, и голос Хуана утонул в их зычном реве.

— Я!

Тогда я ничуть не боялся этих озверевших убийц и бездумных фанатиков. Они отпрянули от меня, как от самого дьявола, а я… Я с улыбкой сострадания смотрел в тупые, искаженные злобой рожи, и от души жалел их, ожесточившихся слепцов, в сердцах которых не осталось уже ничего человеческого. Я знал, что сейчас они бросятся на меня и, быть может, изрубят на куски или вздернут на мачте, но страха не было: была лишь ненависть, и презрение, и жалость к ним.

Первым опомнился капитан. Он мгновенно оценил обстановку и решил не допустить кровавого насилия надо мной. Обнажив меч, он крикнул:

— Ни с места! Приказываю слушать!

И затем быстро скомандовал:

— Муньос, Домингес и Сеговия! Обезоружить его и привязать к мачте! Гонсалес, Перучо и Бургос, схватите ведьму! Прикрутите ее с другой стороны! Остальным не двигаться с места!

Когда дядя опутывал меня толстой веревкой, он не смотрел мне в лицо. Но по его повлажневшим глазам я заметил, что железный Мальдонадо потрясен и взволнован. Видно, бывалый конкистадор понял, что теперь дела мои совсем плохи. Я не видел, как привели Апуати, но когда ее привязывали, услышал прерывистое дыхание девушки.

Мы оба молчали и никак не реагировали на издевательские шутки и грязную брань солдат.

— Солдаты короля! — величественно произнес Орельяна, когда нас с Апуати, наконец, прикрутили к мачте спинами друг к другу. — Вы знали Бласа де Медину как отважного воина и верного друга. Но человеку трудно устоять перед соблазном дьявола. Языческая ведьма задалась целью погубить христианскую душу юного идальго, и это ей почти удалось. Слава богу, мы вовремя пришли к нему на помощь. Мы не допустим, чтобы его душа отправилась на небо, обремененная тяжестью грехов, и потому дадим Бласу возможность искупить их подвигами во имя бога и короля. Святая инквизиция впоследствии определит ему меру наказания, а пока он здесь, с нами, мы прикуем его к веслам, лишим оружия и будем обращаться с ним, как с презренным индейцем… Наши святые отцы наложат на него суровую эпитимию, чтобы душа его нашла свое спасение…

— Сжечь изменника! — со злостью выкрикнул кто-то из задних рядов.

Но с Орельяной спорить было опасно.

— Нет! — загремел он и метнул грозный взгляд в сторону, откуда раздался выкрик. — Он заблудший христианин, а мы — не сарацины. Но обещаю вам, солдаты, что сегодня вечером на нашей краткой стоянке вы разложите священный костер правосудия. Проклятая язычница угодит в костер, и я вместе с вами буду любоваться столь поучительным зрелищем!..

— Палачи! Жгите и меня! — в исступлении закричал я, но меня мало кто услышал — такой гам подняли обрадованные решением капитана солдаты. Все же на всякий случай дядя заткнул мне рот кляпом.

— Молчи, болван! — сердито прошептал он и, не в силах сдержать возмущение, отвесил мне звучную оплеуху. Солдаты радостно заржали. А Франсиско де Орельяна грустно покачал головой, ханжески вздохнул и, обратившись к де Роблесу, нарочито громко сказал:

— Несчастный юноша! Языческий дурман затуманил его голову. Ничего, скоро все пройдет… Святые отцы помолятся за него…

Тонкая улыбка тронула его губы, и он равнодушно повернулся ко мне спиной.

Солдаты разбрелись по бригантине, а мы с Апуати остались, привязанные к своему позорному столбу. Я слышал, как девушка тихо всхлипывает, называет меня по имени, по-индейски оплакивает нашу судьбу. Но я не мог утешить ее — говорить мне мешал вонючий кляп. Впрочем, не будь кляпа — все равно, чем бы мог я облегчить страдания девушки, которой оставалось жить всего несколько часов?

Внезапно я подумал о Мехии. Хуан в запальчивости забыл назвать его имя. И капитан промолчал. Конечно, Орельяне плотник еще пригодится, но отчего же Хуан до сих пор не разоблачил Диего Мехию? Невероятно, чтобы Диего оказался предателем и трусом, как Эрнандес. Почему же его щадит Хуан?

И тут я вспомнил печальные слова Хуана де Аревало, которые он мне сказал во время ночного дежурства в селении Винном: «Я помогу тебе. Я спасу тебя, мой любимый друг, от этого страшного наваждения… Я вырву твою душу из когтей сатаны!..» Так вот о каком спасении говорил тогда Хуан! Он не выдал Мехию, потому что ему, гордому и честному идальго, противна даже мысль о доносе или предательстве. И меня он не предал, нет, он считает, что вырвал мою душу из когтей сатаны! Несчастный глупец! Из любви ко мне он готов искалечить мою жизнь, лишить любимой девушки, покрыть позором имя… Насколько же прав был Диего, когда говорил о фальши и лицемерии нашей христианской морали. Даже таких кристально чистых людей религия превращает в кровавых палачей и свирепых глупцов… Как же теперь верить в божественную справедливость, если всюду, где слышится имя божье, встречаешь лишь ханжество, ложь, насилие, стяжательство и обман? Нет, не нужен мне такой бог…

Погруженный в глубокие раздумья, я не замечал, как летели часы и минуты. Наступал вечер, сумерки стали густеть. Бригантины все так же уверенно разрезали желтые воды Великой реки, капитан Орельяна с де Роблесом и Мальдонадо приглядывались к берегу, выбирая удобное место для стоянки, солдаты спали, играли в кости, болтали, лениво переругивались. Время от времени кто-либо из них, чтобы развеять скуку, подходил ко мне или к Апуати, отпускал пару гнусных шуточек и снова отправлялся на свое место.

Неожиданно я различил какой-то слабый шум. Он доносился откуда-то издалека, явно — с востока, куда мы плыли. Через некоторое время мне показалось, что непонятный шум усилился. Теперь его услышали и другие. Солдаты забеспокоились. Но особенно разволновался пленный индеец гребец. Он бросил весла и в страхе воздел руки к небу.

— Поророка! Поророка! Поророка! — испуганно воскликнул он. Когда его подвели к Орельяне, пленный, поглядывая в сторону все усиливающегося шума, стал что-то горячо говорить капитану по-индейски.