Альберто Васкес-Фигероа - Сьенфуэгос

Кошак окинул губернатора презрительным взглядом и в конце концов пожал плечами с покорностью фаталиста.

— Согласен! — заявил он. — Ровно один день — и ни часом больше.

Вернувшись в лагерь, он приказал своим людям переселяться в форт, но отозвал в сторонку типа по имени Барбечо, самого преданного своего сторонника, и шепнул ему:

— Губернатору нужен лишь повод, чтобы выступить против этих дикарей. Ну так дай ему этот повод!

— Как это?

— Ты умеешь обращаться с луком?

Тот закивал в ответ.

— Так вот, украдешь лук у индейцев и сегодня же вечером выстрелишь из него в Гути, — он на секунду умолк и добавил: — Если не найдешь Гути, стреляй в Гуанче.

— А если Гуанче я тоже не найду?

— Тогда стреляй в кого угодно, хоть в собственную мамашу, лишь бы не в кого-нибудь из наших. Ясно тебе?

— Еще как ясно, вот только трудно будет попасть в мою матушку, потому что она осталась в Кармоне...

Когда на следующее утро королевского вестового Педро Гутьереса нашли с пробитым длинной индейской стрелой сердцем, дон Диего де Арана не мог бездействовать, но всё же иногда был способен мыслить логически и пришел к выводу, что жестокое нападение оказалось уж слишком своевременным, и потому промолчал, но в глубине души поблагодарил того, кто преподнес повод для атаки и снял с него всякую ответственность.

— Позовите Гуанче, — только и велел губернатор, а когда перед ним предстал рыжий канарец, коротко приказал: — Разузнай, когда явится Каноабо.

Но когда рыжий принялся расспрашивать Синалингу, известно ли ей, когда появятся воины Каноабо, девушка лишь ответила:

— Забудь пока про Каноабо. Приближается Дух Зла.

— Это еще кто?

— Дух Зла уничтожает всё... — Синалинга потянула его за собой, не давая сказать ни слова. — Идем же! В лесной хижине мы будем в безопасности.

Пока они со всех ног бежали по запутанным лесным тропинкам, Сьенфуэгос не мог не заметить, что вокруг действительно происходит нечто странное. На сельву опустилась тяжелая духота, все вокруг казалось вымершим, и даже листья деревьев замерли в неподвижном воздухе, словно окаменев.

Вся живность куда-то подевалась; вездесущие цапли исчезли с ветвей, внезапно умолкли птицы, стих даже истошный щебет попугаев.

— Что, черт возьми, происходит? — спросил Сьенфуэгос, когда они добрались до заветной хижины, глядя, как девушка тщательно запирает все двери и окна, стараясь не оставить ни малейшей щелочки. — Чего ты так боишься?

— Скоро он будет здесь, — прошептала Синалинга, словно боясь заговорить в полный голос. — Это Ур-а-кан, Дух Зла.

— Ур-а-кан, — повторил растерянный канарец. — А что это такое?

— Ветер. Король ветров.

— Но все так спокойно, никакого ветра!

— Это потому, что все малые ветры в страхе разбегаются, трепеща перед его могуществом. Помоги мне! — попросила девушка. — Нужно отнести вниз пищу и воду.

Она приподняла люк из бревнышек, под которым обнаружилась яма примерно в два метра шириной и в полтора глубиной. Когда Синалинга предупредила, что придется спуститься в эту яму, Сьенфуэгос в ужасе спросил:

— Хочешь сказать, что мы будем сидеть там?

— Да, если потребуется. Этот ветер способен поднять и унести дом.

— Не могу поверить!

Однако прошел всего час, и канарцу волей-неволей пришлось поверить.

Налетел такой ветер, который не снился Сьенфуэгосу и в самых страшных кошмарах. Казалось, что за пределами стен не существует ничего, кроме завываний этого ветра, поскольку наверняка всё улетело до самых облаков, поднятое невиданной силой, угрожающей засосать в небеса всё нутро земли.

Стоял такой грохот, что даже кричать было бесполезно, а толстые и крепкие глиняные стены дрожали и вибрировали, как шпага, со всей яростью наткнувшаяся на камень.

Сьенфуэгос ощутил такое бессилие перед лицом подобной мощи, что даже не пытался сохранить хладнокровие и притвориться смелым. А когда первые порывы шквалистого ветра переместились дальше, лишь заорал во всю глотку, чтобы снять напряжение, скрутившее желудок, и на несколько мгновений успокоился.

Так прошел целый день, а затем и ночь. Весь мир, казалось, превратился в сплошной рев и грохот.

Внезапно шум стих, сменившись еще более тягостным затишьем, и когда Сьенфуэгос спросил, миновала ли опасность, Синалинга лишь покачала головой, крепко сжав его руку.

— Сейчас Дух Зла отдыхает, чтобы потом наброситься с еще большей яростью, — с этими словами она протянула ему плошку, полную густой сладкой жидкости. — Выпей! — велела она. — Это придаст тебе сил.

— Что это? — спросил он.

— Сок тростника с медом, — ответила она, чуть помедлив. — Он тебе поможет.

— Что-то мне не хочется.

— Даже если не хочется — все равно выпей. Это твой первый Ур-а-кан, и ты не сможешь его пережить без помощи этого снадобья.

Сьенфуэгос хотел было отказаться, томимый предчувствием какой-то новой тайной опасности, но девушка придержала его руку, заставив выпить все до последней капли.

Когда новые порывы ветра начали напевать свою устрашающую мелодию в кронах деревьев, по телу Сьенфуэгоса разлилась сладостная нега и дремота, заставившая его искать убежище в широком гамаке.

Его сознание наполнили призраки.

На смену напряжению, в котором он пребывал последние несколько часов, пришло полное расслабление. Казалось, его тело превратилось в свинец. Мечты и реальность, правда и ложь, прошлое и будущее, грёзы и разочарования столь хаотичным и необъяснимым образом сменяли друг друга в его сознании, будто он заново проживал свою короткую жизнь, и вместе с тем заглянул вперед, в грядущие годы.

Перед глазами стояло лицо Ингрид, затмевая все остальные знакомые образы. Но порой Сьенфуэгосу казалось, что он видит перед собой вовсе не Ингрид, а застывшее лицо Синалинги или крохотное красное личико новорожденного, или проницательный взгляд Луиса де Торреса, глумливую усмешку Кошака, безобразные ноги карибов, добродушно-лукавую улыбку мастера Бенито из Толедо.

Потом он словно провалился в бездонную яму, охваченный тяжелым чувством, будто его живьем закопали в глубокую могилу — темную, сырую и холодную; отчего-то казалось, что очень скоро он и впрямь окажется в могиле, только уже мертвым.

Тем временем Дух Зла всей своей мощью обрушился на форт Рождества. Хрупкие стены, возведенные из балок и досок так неудачно названной «Галантной Марии», никак не были рассчитаны на то, чтобы противостоять беспощадным ударам могучего ветра, с которым даже самые опытные моряки столкнулись впервые.

Никакой самый жестокий шторм, топивший целые флотилии и ломавший волнорезы северных портов, даже тот, что унес жизни братьев Кошака в памятную зиму восемьдесят седьмого года, не шел ни в какое сравнение с поистине демонической силой этого тропического «ур-а-кана», напоминающего гигантскую лапу, кромсающую окружающий мир невидимыми когтями.