Жюль Верн - Приключения троих русских и троих англичан

Тем временем ученые успешно продолжали триангуляцию, оставалось лишь найти равнину, удобную для постройки базиса.

Первого апреля европейцам пришлось пересекать обширные болота, воды которых распространяли зловоние. Полковник Эверест и его компаньоны старались строить здесь треугольники с большими сторонами, чтобы как можно скорее покинуть эту нездоровую местность. При этом настроение у всех оставалось превосходным, в маленьком отряде царила теплая атмосфера. Михаил Цорн и Вильям Эмери поздравляли друг друга, видя полное согласие, установившееся между их начальниками. Последние, казалось, совсем забыли о международном конфликте, еще недавно разделявшем их.

— Дорогой Вильям, — сказал однажды Михаил Цорн своему другу, — вот если бы по возвращении в Европу мы обнаружили, что между Англией и Россией уже заключен мир и что мы имеем право и там оставаться такими же друзьями, как здесь, в Африке.

— А я уверен в этом, дорогой Михаил, — ответил Вильям Эмери. — Современные войны не могут длиться долго. Одно-два сражения, и подписывается мир. Эта злополучная война началась уже год назад, и я, подобно вам, думаю, что по нашем возвращении в Европу, мир будет уже заключен[223].

— А каковы ваши планы, Вильям? — спросил Михаил Цорн. — Сразу вернуться в Кейптаун? Но если ваша обсерватория не слишком настаивает на этом, я очень надеюсь, что вы окажете мне честь познакомиться с моей обсерваторией в Киеве!

— Да, друг мой, — ответил Вильям Эмери. — я провожу вас в Европу и не вернусь в Африку, не побывав в России. Когда-нибудь и вы навестите меня в Кейптауне, не правда ли? Вы приедете побродить среди наших прекрасных южных созвездий. Вы увидите, как богато здесь небо и какая это радость — черпать из него, но не сколько ухватит рука, а сколько ухватит глаз! Послушайте, если хотите, я поделюсь с вами звездой Альфа Центавра![224] Обещаю вам не начинать ее наблюдения без вас!

— Правда, Вильям?

— Правда, Михаил. Я приберегу для вас Альфу, а за это, — добавил Вильям Эмери, — возьму одну из ваших туманностей и приеду в Киев изучать ее.

Славные молодые люди! Они рассуждали так, словно небо принадлежит им! Да и в самом деле, кому же еще должно оно принадлежать, как не этим пытливым ученым, которые исследовали его вдоль и поперек!

— Но прежде всего, — снова заговорил Михаил Норн, — надо, чтобы закончилась эта война.

— Она закончится, Михаил. Сражения с пушками длятся не так долго, как диспуты о звездах! Россия и Англия примирятся быстрее, чем полковник Эверест и Матвей Струкс.

— Так вы не верите в искренность их примирения, — спросил Михаил Цорн, — после стольких испытаний, перенесенных ими вместе?

— Я бы не спешил этому верить, — ответил Вильям Эмери. — Подумайте сами, ведь речь идет о соперничестве ученых, и ученых знаменитых!

— Так не будем становиться такими знаменитыми, дорогой Вильям, — ответил Михаил Цорн, — и будем всегда любить друг друга!

Прошло одиннадцать дней после приключения с павианами, и маленький отряд, немного не дойдя до водопадов Замбези, нашел равнину, которая раскинулась на несколько миль. Поверхность ее чрезвычайно подходила для непосредственного измерения базиса. На краю ее находилась деревня, состоящая всего из нескольких хижин. Ее население — не более нескольких десятков жителей — состояло из безобидных мирных туземцев, хорошо принявших европейцев. Отряду полковника Эвереста повезло, ибо без повозок, без палаток и без лагерного оборудования им было бы трудно устроиться как следует, а измерение основания могло продлиться месяц, и невозможно было прожить этот месяц, имея над головой только крону деревьев.

Итак, научная комиссия разместилась в хижинах, которые, насколько возможно, удалось приспособить к нуждам новых жильцов. Впрочем, были они людьми, довольствующимися малым, их волновало только одно: измерение последней стороны последнего треугольника с целью проверки всех предыдущих операций. Как известно, математически эта сторона уже была вычислена ими, и теперь чем ближе результат непосредственного измерения приблизится к результату уже вычисленному, тем более точной можно считать полученную длину меридиана. Снова подставки и платиновые линейки поочередно ставились и укладывались на совершенно ровной поверхности, снова учитывались атмосферные условия, изменения показаний термометра, наклон линеек к горизонту, одним словом, все, как при измерении первого базиса.

Работу, начатую десятого апреля, закончили лишь пятнадцатого мая. На эту трудоемкую операцию понадобилось пять недель. Николай Паландер и Вильям Эмери тотчас рассчитали ее данные. Наступил момент объявить результаты. Сердца астрономов бешено колотились. Какая это была бы награда за все тяготы и испытания, если бы окончательная проверка могла позволить считать их работу неуязвимой для критики!

Когда полученные длины были пересчитаны математиками в зависимости от среднего уровня над океаном и от температуры в шестьдесят один градус по шкале Фаренгейта (16,11° по стоградусной), Николай Паландер и Вильям Эмери представили своим коллегам следующие величины:

Длина базиса, измеренная на поверхности земли, — 5075,25 туаза.

Длина того же базиса, вычисленная математически на основании первого базиса и всей тригонометрической сети, — 5075,11 туаза.

Разница между измеренной и расчетной величинами составила лишь четырнадцать сотых туаза, то есть менее десяти дюймов, а ведь два этих базиса находились на расстоянии шестисот миль один от другого!

При измерении французского меридиана между Дюнкерком и Перпиньяном, разница между базисом в Мелуне и базисом в Перпиньяне составила одиннадцать дюймов. Стало быть, точность измерений, проделанных англо-русской комиссией выше, а если учесть условия, в которых они выполнялись, то триангуляцию можно признать самой совершенной из всех геодезических операций, предпринятых на сегодняшний день.

Троекратным «ура!» был встречен этот превосходный результат, беспрецедентный в истории науки!

И какова же величина одного градуса меридиана в этой части земного шара? Согласно подсчетам Николая Паландера, она равнялась пятидесяти семи милям и тридцати семи туазам. И это была та самая цифра, какую получил в 1752 году Лакайль на мысе Доброй Надежды. Так, французский астроном и члены англо-русской комиссии, разделенные столетием, сошлись в одном на величине градуса меридиана, вычисленного ими. Что касается величины метра, то, чтобы вывести ее, следовало подождать результата операций, которые будут производиться в Северном полушарии. Эта величина должна равняться одной десятимиллионной части четверти земного меридиана. Согласно предыдущим подсчетам, четверть эта, учитывая сплющенность Земли у полюсов, составляла десять миллионов восемьсот восемьдесят восемь метров, что означало точную длину метра — 0,513070 туаза, или три фута, одиннадцать целых двести девяносто шесть тысячных линии. Верна ли эта цифра? Ответ на это должны были дать последующие работы англо-русской комиссии.