По степи шагал верблюд - Йана Бориз

Решение пришло само в виде заботливо сложенной записки от омского губернатора, который приказывал всех китайцев снарядить в областной центр для создания бригады переводчиков, которые вот-вот несказанно понадобятся отчизне. Нашлось где перезимовать, а по весне видно будет.

Для начала он написал длинное и подробное письмо своему патрону, в котором излагал печальные обстоятельства, приключившиеся с подданным великой Поднебесной империи на гостеприимной Русской земле, упуская подробности странствия с сомнительным караван-баши. Те слова не для бумаги, их из уст‐то выпускать опасно, не то что из‐под пера. Кротко поинтересовался, не гневается ли русский купец, доволен ли доставленными товарами. Между строк Сунь Чиану следовало прочитать, рассчитался ли сполна, не продешевил ли противный Сабыргазы, думающий только о своих преступных махинациях. Долго и нудно кланялся в изысканной форме, следуя правилам китайского этикета. Три раза переписывал, пока от усердия не закружилась слабая голова.

Второе письмо, со словами попроще, но тоже содержащее многочисленные поклоны, адресовал сестре, а на самом деле престарелым родителям. В нем сообщал подробности о себе, чтобы не хоронили раньше времени, обещал вернуться следующей весной или летом и просил замолвить слово перед патроном.

В начале октября донельзя исхудавший, но вполне самостоятельно передвигающийся китаец с круглой, налысо обритой головой и чудесно торчащими розовыми ушами вышел из ворот лазарета, наскоро поклонился, прошептав благопожелание на родном языке, крепко пожал руку доктору Селезневу и дворнику дяде Мише и зашагал по широкой сельской улице вдоль поздних яблок за некрашеными заборами. Навстречу попадались сельчане: бабы в толстых платках с ведрами и корзинками или спешащие по делам мужики верхом и на телегах со сдвинутыми к переносице бровями. Всех куда‐то гнали хлопоты, и никого не тревожила судьба несчастного китайского паренька с узелком под мышкой, в ватном чапане и киргизской войлочной шапке.

Он остановился перед высоким забором княжеского особняка, на всякий случай поклонился приоткрытым воротам и сторожко, буквально одним глазком, заглянул в тыл чисто выметенному двору, разгороженному геометрическими рядами молоденьких саженцев. К такому вопиющему нарушению приличий настойчиво толкала надежда увидеть Солнце и попрощаться.

Все‐таки духи-покровители семьи Чжоу Фана заслуживали богатых подношений: они сверхсильные и несказанно могущественные. Во-первых, спасли от неминуемой смерти, пусть даже послав приставучего доктора в качестве орудия. Во-вторых, исполнили заветную мечту – показали напоследок Солнце в приоткрытой створке коренастого амбара. Глаша, заметив движение в воротах, повернула голову, и только в этот момент Чжоу Фан увидел рядом с ней статного темноволосого парня в распахнутой синей поддевке[17] с отложным воротом. Темные кудри выбивались из‐под заломленного набок картуза.

Глафира подбежала к китайцу и жестом позвала за собой спутника.

– Здравствуй. – На него глядели совершенно счастливые глаза. – Ты покидаешь нас?

Скиталец молчал, любуясь Солнцем. Когда еще он сможет ее увидеть?

– Ты уходишь? – медленно и раздельно повторила Глафира, и он понял, что требуется ответ.

– Да, уходить. Надо. Пора, – выдавил несчастный.

– Познакомься, это мой жених Семен, – пропело Солнце. Чжоу Фан прекрасно знал слово «познакомься», его часто говорили, приходя к новым людям. Да и жесты Глафиры не оставляли сомнений, что она хочет представить своего спутника.

Темнокудрый важно кивнул.

– Мы будем жениться, – по слогам пропела Глафира, видя непонимание, затопившее исхудалое лицо с выступающими желтыми скулами. – Понимаешь, муж и жена? – Она выставила безымянный палец.

Чжоу Фан еще раз поклонился, на этот раз подольше задержав взгляд на своих крепких новеньких валенках. Требовалось выровнять дыхание. В спутнике Глафиры он сразу узнал подельника коротышки Егора, контрабандиста и прощелыгу.

– Скудоумная ты, Глашка, – обзывалась матушка. – Выгоды своей ни в жисть не чуешь.

Наверное, так оно и было. Когда поспевали яблочки над старенькой лавочкой в саду, маленькая Гланя угощала соседских ребятишек, с кем играла в салки да скакалки в теплой уличной пыли. Те тянули немытые ручонки, выбирая самые сочные и краснобокие, а дарительнице доставалось подгнившее, с червячком, на которое никто не позарился. Ей и обидно, с одной стороны, и радостно, что приятели довольны остались, у всех красавцы в руках без единого изъяна. Ну и пусть у нее недозрелый уродец, так в огороде еще полным-полно.

Подросла, да не поумнела: в приходской школе стеснялась первой отвечать, хоть урок знала назубок, в бане всегда последней мылась, чтобы за всеми полы подтереть. А потом случилось чудо: княгиня Шаховская велела маменьке прислать Глафиру в барский дом горничной, мол, батюшка Прокофий нахваливал ее кроткий нрав и преданность, а у княгини мать-старуха при смерти, ей вредные поблизости не надобны, только сердобольные.

Барышня-недоросль и тут начала оглядываться по сторонам, кому бы нежданную удачу преподнести на блюдечке, а самой пойти в коровник буренкам хвосты крутить, но княгиня строго потребовала именно Глафиру Смирнову, Матвееву дочку, Свиридову внучку. Так и прижилась она в княжеском особняке, проводила с миром старую барыню и подружилась с хозяевами.

Усадьба Шаховских на кособоком холме над вольным Ишимом казалась не вросшей корнями в крутой берег, а присевшей над обрывом, будто собиралась, отдохнув, пуститься в пляс. Одна сторона выросла почти в три яруса и любовалась речными пейзажами, а другая – пониже, всего в один ярус с цоколем – подбоченилась с хозяйственной ухваткой напротив рынка. Флигели смотрели в разные стороны, как руки у балаганного Петрушки, а яркие ставенки на окнах блестели орнаментом на его рубашке. На «голове» усадьбы красовался круглый колпак-ротонда, как и полагалось уважающему себя скомороху.

В отличие от веселого экстерьера, внутри усадьбы царила приличествующая высокородным особнякам чинность: бронзовые канделябры, портреты в золоченых рамах, фортепиано в маленькой гостиной и превосходный дубовый паркет. Правый флигель князь Веньямин Алексеич оборудовал под контору, отчего там вечно сновали деловитые грызуны-крючкотворы или большерукие выходцы из крестьян. В левом флигеле проживала прислуга во главе с «фельдмаршалом»-управляющим, а господские апартаменты снисходительно наблюдали за всей этой кутерьмой с верхних ярусов.

Центральное же здание целиком посвящалось приемным, залам, гостиным и бильярдным, с высокими двустворчатыми дверями, отворявшимися не каждый день, да еще и с задумчивым недовольным скрипом. Мол, стоило ли их беспокоить, не лучше ли двуногим непоседам проскочить поскорее мимо, а их сохранить для красоты и пущей важности? В обязанности Глафиры входила забота о хозяйских опочивальнях, поэтому с капризными дверьми первого этажа она соблюдала вежливый нейтралитет.

Матушка воспитывала в строгости, бездельничать не позволяла. Хоть камень во дворе катай от забора до калитки и обратно, но не лодырничай. Не заведено у русских людей праздновать будни, если ты не Емеля-дурачок.

– Чтобы замуж не стыдно