Сергей Бортников - Операция «Юродивый»

Никонов схватил трубу и переменился в лице:

– Да! Слушаю! Так точно! Есть!

– Надеюсь, я свободен? – нагло поинтересовался Вялов, сразу догадавшийся, что звонил кто-то из его высоких покровителей.

– Да-да, Павел Агафонович. Простите, если что не так.

– Ничего. Бывает.

– И помните, впредь вы всегда можете рассчитывать на моё содействие.

– Спасибо, Андрей Николаевич…

С тех пор Вялов стал тайным агентом НКВД. В секретно-политическом отделе УГБ он только числился. Ни на смотрах, ни на собраниях, ни на политзанятиях коллеги его больше не видели. Курсировал по маршруту Калинин – Весьегонск и придумывал всё новые и новые предсказания Ванечки, которые сразу же отправлял в Москву. Почтой, телеграфом, телефоном. Пускай перехватывают – на это он и рассчитывает!

А после первого мая вообще перестал появляться в областном центре. Занял соседний с Парфёновыми дом и наслаждался жизнью. Ежедневно ходил на рыбалку, солил вместе с Савченко рыбу, смолил лодку, плёл сети. Красота!

Только женской ласки и не хватает.

Ничего. Скоро лето. Приедет Катюша – тогда и оторвёмся на полную катушку…

Одно не давало ему покоя – предыдущее нападение на Ваню. Кто его затеял, с какой целью?

Чтобы выяснить это, старший лейтенант несколько раз ездил в Рыбинск, где отбывали наказание Чалый и его подельник – Фёдор Сизов. Ничего нового они не сообщили. Какой-то, со слов Чахлика, прибалтиец, обещал много денег за похищение Ванечки и даже заплатил аванс. Но сделка сорвалась. Из-за бдительности самого Вялова. Где искать щедрого заказчика, бандиты не ведают. В тот день он ждал их в определенное время возле продуктового магазина… «Покажете фото – мы его непременно опознаем», – предложил Сизов. Вот только где это фото раздобыть?

15 июня в Весьегонск прибыла Катюша. Ошалевший от радости Пашка полдня катал её на лодке по Мологе и Волге. А вечером устроил задушевную беседу, плавно переходящую в допрос, санкционированный сверху.

– Сколько немцев сейчас проходят обучение в твоём училище?

– Пятнадцать, милый…

– Прошу, не называй меня так! – поморщился старший лейтенант, презиравший, как он говорил, «всякие нежности».

– А как? Павел Агафонович?

– Просто Паша.

– Хорошо, милый!

– Опять двадцать пять… Этот Отто, с которым встречался Дейч, сейчас в Твери, тьфу ты, в Калинине?

– Нет. Каникулы. Студенты разъехались по домам.

– Значит, Отто в Германии?

– По всей видимости.

– И когда он уехал?

– Вчера… Нет, позавчера.

– У тебя есть его фото?

– Нет. Нам запрещено снимать иностранцев.

– А если я разрешу?

– У меня нет фотоаппарата.

– Я подарю.

– Тогда другое дело.

– Скажи, хотя бы, как он выглядит?

– Высокий. Статный. Курчавый. Белобрысый. Хватит?

– Это совпадает с портретом, «написанным» Фёдором Сизовым…

– Кем-кем?

– Всё равно такого «художника» ты не знаешь!

– Обижаете, товарищ лейтенант… Серов…

– Сизов…

– Прости. Действительно – не знаю.

– Однако вернёмся к нашим баранам…

– Давай.

– Сколько говоришь у вас немцев?

– Пятнадцать.

– И все блондины?

– Нет – половина.

– А ты не можешь собрать их вместе – и щелкнуть? На память?

– Нет.

– А если я очень попрошу?

– Посмотрим. Все равно раньше первого сентября мы не договоримся.

– Понял…

Конечно, Пашка мог затребовать личные дела немцев в своей конторе, но что-то удержало его от такого опрометчивого шага. Слишком рьяно интересоваться иностранцами – небезопасно. Это «железное» правило он хорошо усвоил на примере своего начальника – Дейча. Хлопнут, как муху, и никакой особый статус не поможет!

Всё лето они провели вместе. Занимались спортом, плавали-купались, рыбачили, собирали грибы, начавшиеся необычно рано, читали книги, анализировали и обсуждали стихи любимых советских поэтов: Есенина, Блока, Маяковского…

Катя считала эти строки чуть ли не наивысшим достижением гения социалистического реализма, а подозрительному Вялову казалось, что Владимир Владимирович злорадствует, насмехается над социалистической действительностью.

Ну что это такое, если не насмешка:

Зачем надо поднимать дом и ещё кичиться этим?

А вот стих, посвященный человеку и пароходу, оба восприняли на «ура».

Но Пашка все равно недоумевал.

Как можно быть таким разным?

Беспощадным трибуном и в то же время чутким, ранимым человеком, верным другом, каждая строчка которого дышит болью утраты?

Однако вслух он, конечно же, своих сомнений не высказал.

Система давно отучила его полностью доверять кому бы то ни было, даже любимой женщине!

В июле влюблённый по уши Пашка сделал невесте очередное предложение. Нарвал целую охапку дивных полевых цветов, плюхнулся на колени посреди безлюдного цветущего луга в пойме красавицы Мологи и торжественно произнес:

– Будьте моей, Екатерина Андреевна!

Она снова не ответила согласием – только развела длительную дискуссию о семье и браке.

С её слов выходило, что ставить штамп в паспорте вовсе не обязательно – главное, любить друг друга. «А рожать детей я пока не собираюсь, время, сам видишь, какое… Терпи… Может, всё еще уладится!»

Однако Вялов подозревал совершенно иную причину отказа. Родители Катюши, старорежимные профессора, переехавшие в Тверь из бушующего Петрограда сразу после пролетарской революции, не хотели видеть своим зятем чекиста, относились к нему если не враждебно, то, по крайней мере, настороженно. Даже после того, как год назад именно он, рискуя своей карьерой и даже жизнью, предупредил потенциальных тестя и тёщу о грозящей им опасности и проинструктировал, как следует себя вести на допросе, пардон, «дружеской беседе», устроенной в стенах управления одним из заместителей Домбровского.

А насчёт времени – всё правильно.

Как прикажете себя вести, если классовые враги не унимаются, хотят вернуть старые порядки?

«Мы просто обязаны ответить террором на террор» – вспомнил он слова государственного обвинителя на одном из громких процессов.