Евгений Шалашов - Парламент Её Величества

– Алексей Григорьич, ты что за херню читаешь? Катьку – в царицы?

За Алексея Григорьевича вступился дипломат Василий Лукич:

– Согласно указа о престолонаследии, коий, как вам известно, покойный Петр Алексеевич издал, правящий государь своею волей может любого наследника назначить. Стало быть, что мы имеем? А имеем мы законное завещание, согласно которого невеста государя становится его наследницей.

– Василий Лукич, ты ж вроде не дурак какой, бревном ушибленный, – сказал фельдмаршал Долгоруков. – Мы же с тобой и с Алексеем Григорьичем вчера о том толковали. Добро бы еще Катюха жена законная была, а то – невеста.

– Так вчера, Василий Владимирович, духовная сия была еще не подписана, – лукаво улыбнулся дипломат. – А сегодня, вишь, подпись царская.

– Ты, Василь Лукич, турусы на колесах не разводи, – хмуро ответил фельдмаршал. – Духовную, как я знаю, братец Алексея писал, князь Сергей, а подписал ее Ванька ваш. Хвастался он, что умеет подписывать не хуже Петра.

– Дайте-ка сюда, – сказал канцлер, протягивая руку за документом.

Заполучив завещание, Гавриил Иванович, придвинул к себе подсвечник и вытащил из изящного позолоченного футляра новомодное изобретение, подаренное ему голландским посланником, – два зрительных стеклышка на серебряной рукоятке. Князь Василий Лукич, модник версальский, хваставшийся на днях очками от самого Бьена, парижского ювелира, завистливо крякнул. Очки, хоть их алмазами обсыпь, все равно очками останутся! Кого ими удивишь? А тут…

Приставив стекла к глазам, канцлер принялся внимательно изучать документ. Закончив, бросил бумагу на стол. Убирая прибор для чтения в футляр, брезгливо скривился:

– Похожа подпись-то на государеву, да не государем писана…

Алексей Григорьевич покраснел и задышал, словно больная собака, а дипломат, невинно улыбаясь, сказал:

– Ну так, Гавриил Иванович, кто о том знать-то будет?

Вместо канцлера ответил фельдмаршал Долгоруков:

– Я тебе, Василь Лукич, и вчера говорил, да и сегодня о том скажу: буде даже не поддельная подпись, а настоящая, не примут нашу Катьку в царицы.

– Да кто помешает-то? – попытался настоять на своем Василий Лукич. – Алексашка Меншиков, вор кондовый, выскочка, преображенцев к окнам подвел да шлюху чухонскую, Катьку-портомойку, царицей сделал. А мы чем хуже? Ты, Василий Владимирович, – командир Преображенского полка, а Иван Алексеевич – майор у Семеновского. Гвардейцев выведете, да и вся недолга!

– Василий Лукич, умная ты голова, а дела не знаешь, – вздохнул фельдмаршал, едва сдержавшись, чтобы не сказать что-нибудь матерное. – Катька-портомойка была у государя Петра Алексеевича супругой венчанной, императрицей коронованной. Опять-таки, она и в пир с государем шла, и в походы ходила. А в Прутском походе, когда нас турок со всех сторон окружил, Катька-царица свои драгоценности отдала, чтобы визиря подкупить. Да ее уже тогда все матушкой величали! Да за нее бы любой солдат нас на штыки поднял! А наша, Катерина, что? Сопли токо-токо вытирать научилась. Невеста без места… Да меня мои же гвардейцы пополам разорвут, если услышат.

– Разорвут, – кивнул его брат, сибирский губернатор. – И всех остальных порвут, кто рот откроет.

Василий Лукич, не получив одобрения у своих родственников, обернулся к братьям Голицыным.

– Дмитрий Михайлович, Михаил Михайлович, а вы что скажете? Вы ж генерал-фельдмаршалы! Михал Михалыч скажет – вся гвардия за ним побежит.

– Я за него скажу, а брат со мной согласится, – начал Голицын-старший, даже не обернувшись в сторону младшего брата, – что прав Василий Владимирович. Не пойдут за Катериной гвардейцы. И гвардейцы не пойдут, да и я с братьями не пойду. Стала бы Катерина законной женой, костьми бы легли за нее, а так, за царицу-невесту, да еще по подложному завещанию… Так, Михаил?

– Так, Дмитрий Михайлович, истинно так, – подскочил младший брат, не робевший ни под шведскими или под турецкими пулями и даже под грозными окриками самого Петра Великого.

– Вот ведь как ты старшого-то братца слушаешься! – вскипел Алексей Григорьевич. – А сам-то – ни слова, ни речи. Словно своей головы у тебя нет. А ты же по чинам-званиям постарше Дмитрия Михалыча будешь. Ты ж президент Военной коллегии.

– А к чему мне речи-то произносить? – отозвался Голицын-младший, вставая с места. – Речи произносить я не велик любитель… Брат мой старший, он все сказал.

Алексей Григорьевич попытался что-то сказать, вскинул голову, но, упершись взглядом во взор Михаила Михайловича, поник.

– Ты, Алексей Григорьевич, меня давно знаешь, – продолжил Голицын-младший. – Ежели мы дщерь твою в императрицы произведем – бесчестно поступим. А бесчестно меня поступить никто не заставит. Посему, как президент Военной коллегии, как генерал-фельдмаршал и как солдат, говорю – не будет этого!

Михаил Михайлович Голицын говорил негромко и очень спокойно. Но от его голоса даже у старшего брата – патриарха всего рода Голицыных – поползли мурашки по коже. Вот таким же голосом Михаил командовал гвардией при Лесной и Полтаве, отдавал приказы галерному флоту при Гренгаме. Говорят, Голицын лишь однажды повысил голос – при штурме Шлиссельбурга[9].

После слов Голицына-младшего стало ясно, что Катерина Алексеевна Долгорукова русской царицей не станет.

Михаил Владимирович, сибирский губернатор, подвел итог разговору:

– Ты вот что, Алексей Григорьевич… Возьми эту бумаженцию да в огонь кинь, пока никто не видел. А не то – не то что люди, ворóны захохочут. Ну а мы будем считать, что ничего не видели и не слышали. Верно, господа? – Все дружно склонили парики, а губернатор добавил: – И Ваньке, то есть Ивану Алексеевичу, накажи, чтобы язык за зубами держал. Индо, случись чего, за такое дело можно и головы лишиться…

– И что теперь? – спросил Алексей Григорьевич.

– Думать надо, – хмуро отозвался канцлер, подавляя зевок.

Ночь перетекла в черно-белое утро. Во дворце уже шла обычная кутерьма, связанная с похоронами. Благо за последние пять лет это были третьи. И хотя Петр Великий умер в Санкт-Петербурге, а государыня Екатерина – в Царском Селе, придворные и прислуга были все те же самые, и каждый – от камергеров с камер-юнкерами до кухонных мужиков с дворовыми девками – прекрасно знал, что надобно делать: кому ехать рубать еловый лапник, кому занавешивать зеркала, кому закупать провизию в таком количестве, чтобы хватило на поминки, а кому следить за прибывшими для прощания с телом. Конечно, во дворец имели доступ только самые знатные персоны, но после их визитов недоставало каких-то мелочей. Вона, после похорон Петра Великого пропали голландские расписные тарелки, а после Екатерины – дорогие серебряные вилки, выписанные за огромные деньги из Испании.