Владимир Буртовой - Последний атаман Ермака

Беспечный промысловик Фрол хохотнул, отпил глоток теплой воды, подтрунил над пожилым казаком:

— Покажись теперь на бугре молодая татарочка, да еще в одной исподней рубахе, так, небось, жеребеночком поскакал бы за ней, ась?

Игнат отмахнулся от промысловика, как от надоедливой осенней мухи, сквозь отвислые густые усы сплюнул в сторону.

— Сколь времени тебя знаю, так ты все о бабьих исподних рубахах убиваешься, Фролка! Я свою долю отбегал, меня женка и трое детишек под Воронежем домой дожидаются. Это вам с Антипкой всякая свежатинка в диковинку, вам и бегать по бурьяну.

Казаки посмеялись, а когда совсем стемнело, есаул распорядился, чтобы Антипка и Кузьма поднялись на холмик, устроили удобное ложе, подстелив из повозки сено и старые стрелецкие кафтаны, взяли для укрывания в холодную все еще ночь по толстому рядну и следили за окрестными лесами и поляной, да чтобы пихали друг друга из опаски уснуть.

— Как полночь минет, взбудите нас с Игнатом, мы в карауле побудем до утра, — добавил Яков, отправляя казаков на вершину холмика. — Глядите и слушайте недреманно, иначе не сносить нам голов от лихого татарина! Татарин в своих краях, что гадюка в знакомом сарае, каждую дырочку с закрытыми глазами отыщет!

Три дня пути близились к завершению, повозка с утра была повернута на восток, вдоль правого берега небольшой речушки, которая по довольно ровной местности среди зарослей бежала к Иртышу.

— Завтра пополудни будем поворачивать к северу, да и на Кашлык возвращаться пора, — решил есаул, укладываясь в повозке отдыхать. Антипка и Кузьма готовились в караул у маленького костра, когда конь Кузьмы, привязанный к повозке, вдруг поднял голову, насторожил уши и негромко заржал.

— Тихо, братцы, — негромко произнес есаул Яков. — Не гомоните! Похоже, конь кого-то почуял!

— Должно, волки в зарослях речки бродят, — прошептал Фролка и опустился на колени у правого колеса повозки.

— Кабы волки, конь заржал бы тревожно, а то будто сородичей неподалеку почуял. Во, глядите, вороны с криком с деревьев враз поднялись, с испуга, не иначе! Неужто на татар наехали, а? Антипка, погаси костер, чтобы нас не так видно было. Господи, убереги…

Есаул не успел договорить, как с десяток стрел со свистом хлестнули из зарослей по повозке. Антипка вскинул руки, сделал два шага назад от костра, который собирался было раскидать, и упал на грудь — в спине торчали две стрелы с черным оперением. Кузьма, не успев отбежать от кустарника у речушки, где хотел устроить место для караула, со стрелой в шее молча рухнул в высокий прошлогодний бурьян и стал невидим.

— Игнат, Фролка, хватайте пищали! Как объявятся нехристи — палите! — прокричал хрипло от волнения есаул Яков, подтягивая к себе свои и Антипа пищали, которые молодой казак, собираясь в караул, не успел еще взять с собой. — Ежели не более десятка татар наскочило — отобьемся огненным боем!

Дикий крик большой толпы воинов заглушил ответные слова Игната, который с пищалями Кузьмы и своими соскочил с повозки позади и упал за землю. Он первым и открыл стрельбу — татары, размахивая кривыми саблями, выскочили из-под речного обрыва метрах в пятидесяти. И перед есаулом от речки к повозке нестройной толпой, сверкая при лунном свете обнаженными саблями, бежало до полутора десятков орущих степняков.

— Пали-и! — сам себе скомандовал есаул Яков и хладнокровно выстрелил почти не целясь. Успел заметить, как один из татар вдруг подскочил, крутнулся на месте, и упал. — Ага-а, слопал казацкий гостинец! Пали-и! — Есаул успел выстрелить вторично, отбросил пищаль, схватил третью. Справа от него, что-то отчаянно выкрикивая дважды выстрелил Фролка — промысловик умел даже белку бить так, чтобы не попортить шкурку! Потом вскочил на ноги, схватил тяжелую пищаль за ствол и, размахивая ею над головой, ждал, когда татарские воины приблизятся. Есаул выстрелил еще дважды, после чего выхватил из ножен свою саблю, левой рукой выдернул из-за пояса саблю неподвижного Антипки и, прижавшись спиной к повозке, начал яростно отбивать удары орущих по-своему татар. За спиной недолго кричал Игнат, там звон стали быстро затих. Взвизгнул не своим голосом Фролка, но что с ним сталось, Яков не мог даже предположить, не то, чтобы хоть на миг отвести взор: трое татар, скаля ощеренные зубы, пытались достать его своими клинками, да двое скоро отпрянули с посеченными руками. Третий, спасаясь от яростных выпадов казака, отбежал, чтобы уступить место новым поединщикам.

— Ага-а, басурмане некрещеные! Лихо вам взять казака на саблю! — понимая свою безысходность, прокричал есаул, пригнулся на полусогнутых ногах, словно для последнего прыжка, стараясь подороже отдать свою жизнь. И зажмурил на миг глаза — несколько татар, шагах в двадцати, натянули луки. Черные наконечники стрел, показалось Якову, нацелены ему как раз в очи. — Бейте, нехристи! Бейте, иначе я сам до вас доберусь! — Он последним усилием воли оторвался от повозки и бросился вперед, навстречу смерти. Будто острые жала огромных и тяжелых шмелей вонзились в плечо и в левую руку, одна стрела наискось ударила над правым глазом, кроваво-красные сполохи ожгли мозг и он, теряя сознание, опрокинулся навзничь, в последний миг почувствовав, что правая рука угодила в угли незатушенного Антипкой костра…

За свои тридцать пять лет Яков Михайлов уже тонул однажды на весеннем Хопре, когда несмышленым отроком вздумал со своими сверстниками кататься на обломках льдин. Едва он сделал несколько толчков шестом о песчаное дно, как течение подхватило и понесло его к стремнине, с треском ударяя о крупные куски льда. Испугавшись, Яков успел перепрыгнуть несколько раз с одной льдины на другую, стремясь побыстрее очутиться на берегу, как неожиданно под ним лед хрупнул, и он с головой ушел в холодную воду. Тогда его спас местный рыбак, волей божьей, не иначе, оказавшийся на берегу…

И вот снова он с головой оказался в воде, которая холодными потоками залила нос, рот, уши. Яков сделал отчаянное усилие, чтобы вынырнуть на поверхность, хватил полным ртом воздух, закашлял и открыл глаза: над ним, склонясь, стояли несколько человек, о чем-то говорили, но кроме общего гомона он не мог различить ни единого слова, и только когда до сознания долетело несколько раз произнесенное слово «Карача» он осознал, где он и что с ним произошло.

«Побили моих казаков басурмане, а меня уволокли в плен!» — догадался Яков, попытался смахнуть с лица остатки воды, которой его окатили, приводя в сознание, но руки оказались связанными за спиной. Голова, плечо, рука и правая кисть, обожженная на углях, нестерпимо болели, заставляя казака помимо воли, стиснув зубы, тихо стонать. Кто-то неподалеку резко крикнул, есаула подхватили под руки, подняли с мокрой земли и повернули лицом на запад, так что утреннее солнце, которое встало над плотной стеной леса и ослепило на миг казака, оказалось за спиной, и он смог разглядеть в тяжелом кресле тучного, но не очень старого татарина в дорогом теплом халате нежно-розового цвета, опоясанного синим шелковым поясом. За пояс засунута сабля в широких ножнах, на голове атласная, с меховой опушкой высокая шапка. Длинная, но довольно жиденькая бородка, усы над верхней губой и прищуренные злые глаза, как у рыси в засаде.