Вадим Николаев - Богатырская дружина Мономаха. Русь в огне!

Любава узнала его сразу.

– Здравствуй, князь, – улыбнулась она, показав, что у нее сохранились не все зубы. – Приехал все-таки. Я уже думала – никогда не приедешь.

Из дома вышел молодой бородатый мужчина. Мстислав понял, что это его сын, старший сын. Тот не без интереса посмотрел на Мстислава (однако не поклонился), а матери не сказал ни слова.

Потом появился мужчина намного старше. Это явно был муж Любавы. Он поклонился Мстиславу, а на жену посмотрел с какой-то лютой ненавистью в глазах. Потом оба сели на коней и ускакали.

– Он тебя бьет?! – крикнул Мстислав, хватая Любаву за плечи. – Скажи, и я прикажу покарать его!

– Успокойся, князь, – сказала Любава, убирая его руки. – Кто не бьет свою жену? Ну, ты не бьешь, конечно.

– Мой отец, – заметил Мстислав, – никогда не бил своих жен.

– Вас, – засмеялась Любава, – наверно, только двое таких на всей Руси.

– Мой муж, – она почему-то понизила голос, хотя их никто не слышал, – любит нашего сына как родного. Других детей я не родила – не хотела. Меня дед научил определять по звездам, когда можно зачать. И я ловко обманывала мужа, говоря, что у меня кровь течет, хотя кровь не текла. Посты мне тоже помогали… Хоть какая-то польза от христианства. – Любава снова засмеялась.

Мстислав понял, что Любава родила от него сознательно. Она, конечно, хотела выйти за него замуж.

– Мне показалось, – произнес Мстислав, – что твой муж не любит тебя.

– Это мой сын не любит меня, – почему-то безо всякой печали в голосе призналась Любава, – а муж меня ненавидит. И мы давно не спим в одной кровати. Да меня многие здесь ненавидят, – спокойно добавила она.

– За что? Твоя соседка, – сказал Мстислав, – у которой я спрашивал, в каком доме ты живешь, спросила, накажут ли тебя. Чем же ты провинилась? И как может сын не любить родную мать?

– Первые годы здесь я очень тосковала по тебе, – начала Любава. – И однажды, в день Великого Рода, который христиане называют днем Ивана Купалы… Ох, до чего смешны эти попы! Домовой и кикимора живут за печкой, а попы внушают людям, что кикимора живет на болоте. И многих уже убедили, столько сил положили на это. А кикимора, как и раньше, живет за печкой. – Любава расхохоталась, а Мстислав почувствовал, что старая на вид Любава осталась молодой в душе.

– Ты видела домового и кикимору? – спросил Мстислав.

– Не видела. Но я много раз, потеряв какую-то вещь, клала на стул свой лучший платок (так положено) и просила их помочь найти. Всегда находила. – Она улыбнулась, а Мстислав подумал: «Кажется, она счастлива. Странно! Ее ненавидит муж, ненавидят многие соседи, не любит сын…»

– Расскажи про день Ивана Купалы, – попросил он.

– Великого Рода, – поправила его Любава. – Я, тогда еще не старая (да я и сейчас не старая!), созвала юных парней и девушек отметить праздник ночью в лесу. Сказала, что мы будем прыгать через костер (кто захочет), купаться в реке. Тут и христианское название помогло (это потом я рассказала о Роде и других богах, богинях), да и купаться ведь летом приятно, даже ночью.

Я первая разделась догола, это сделали многие другие, особенно парни… Наконец это сделали все. И случилось то, что должно было случиться.

– Каждый любил каждую?

– Ты хорошо все помнишь, князь. Конечно, за один раз этого получиться не может. Но мы стали встречаться часто. День Рода, конечно, отмечали всегда, но это особый день, а есть и другие.

Я еще давно говорила тебе, что такое происходит в деревнях. Здесь этого не происходило, но я это начала и продолжаю. Жалко, что девушек меньше, чем парней. Но я нашла выход. Девушки отдавали мне свои отрезанные волосы, а я из них делала девичьи прически для ребят. Надеть такую прическу, накраситься, и парень превращается в девушку. Один лучше, другой хуже, но превращаются все. И другой парень любит такого, как девушку.

Мстислав вспомнил, как, рассказывая о германских мучениях несчастной Евпраксии, его отец употребил слово «мужеложство». Мстислав тогда постеснялся спросить, но попробовал сам догадаться, что это такое. И, как выяснилось, догадался.

– Девушки тоже любят друг друга, – не прерывала свой рассказ Любава. – И я люблю девушек, а они – меня. И парни любят меня. Уже не один говорил мне, что приятно после юной девушки любить меня – разнообразие получается. И я знаю, что они говорят искренно. Мы ведь все любим друг друга. Зимой (терпеть не могу зиму!) встретишь своего или свою, улыбнешься, получишь улыбку в ответ – и теплее на душе становится. Не только на душе – даже тело теплеет.

Мне странно теперь, как можно страдать от несчастной любви (а ведь я страдала). Столько чудесных людей вокруг! Я по-прежнему люблю тебя, князь, и с радостью отдалась бы тебе (только ты, конечно, этого не захочешь). Немного выделяю как своего первого, но теперь я люблю других правильно.

Конечно, после того как об этом узнали в деревне, девушек к нам приходит меньше. Многие пришли бы, но им ведь хочется выйти замуж. Зато тех, кто все-таки пришел, мы никогда не потеряем – замуж их никто не возьмет. И я уже выбрала себе преемницу, которая годится мне в дочери.

– И никто не забеременел? – иронически спросил Мстислав. – Звезды?

– Не только. Парень может вовремя вылить на тело девушки то святое вещество, из которого исходит жизнь, а девушка – обмазать тело святым веществом. Есть и другие способы, которых вы не знаете; которых мы с тобой тогда не знали.

Мстислав пошатнулся и вцепился в своего коня, рядом с которым стоял.

– Парни, конечно, хотят жениться и завести детей. Некоторые после этого становятся нашими врагами. Но большинство, и женившись, остаются с нами. Из взрослого мужчины, понятно, девушку не сделаешь. Только нам и юных парней хватает.

– Неудивительно, – сказал Мстислав, – что тебя не любит сын, ненавидят муж и многие соседи.

– Они писали на меня доносы, я знаю. Ты получал эти доносы?

– Нет. Я все узнал только сейчас, от тебя.

– Значит, в твоем окружении не забыли, что я была твоей подругой. Потому доносы до тебя и не доходят.

Мстислав понимал: он должен прекратить свальный грех, который творят в одной из деревень его княжества. Понимал он и другое: то, что никогда этого не сделает. Любава явно не сомневалась в этом: на ее лице не было ни тени страха.

Мстислав ускакал, так и не простившись. Он много лет хранил память о первой и единственной любви; теперь от этой памяти ничего не осталось.

Скача в Ладогу, он старался не думать о Любаве и посмотреть на все шире. Ведь такое, как когда-то рассказывала ему Любава, происходило не в одной деревне. Язычество умирало, но оно явно умрет не сразу. Века через два забудут о Роде, но в день несчастного Иоанна Крестителя все равно многие будут совершать свальный грех. Только Бог силен; рано или поздно это прекратится.