Романтические приключения Джона Кемпа - Конрад Джозеф

— Сеньор, — вдруг произнес около меня чей-то голос.

Я поднял глаза.

Пожилой господин в черном с белой бородой и усами стоял передо мной. Оборванец выглядывал из-за его спины, а сзади шли четыре солдата и офицер.

— Сеньор, вероятно, иностранец, быть может — англичанин, — проговорил мягко чиновник в черном. На нем был бархатный камзол и на шее цепь.

Я был так ошеломлен, что кивнул головой.

— Сеньор еще молод и опрометчив. Религиозные чувства других надо уважать. — Он говорил со мной грустно и сдержанно. — Этот добрый католик, — продолжал он, с некоторым сомнением косясь на бородатого бродягу, — сделал мне официальное донесение о вашем беззаконном поступке.

"Вот фатальная история", — испуганно подумал я и постарался сейчас же извиниться, объясняя свой поступок рассеянностью. Я выразил глубокое сожаление. Чиновник благожелательно посмотрел на меня.

— И все же, сеньор, попрошу вас последовать за мной. Это нужно для вашей же безопасности. Вы должны дать сведения о себе.

Вот чего я твердо решил не давать ни в коем случае. Во время нашего разговора лугареньо пристально рассматривал меня, то отскакивая, то подходя совсем близко.

— Кроме того, — продолжал старый чиновник, — этот почтенный гражданин жалуется на насилие с вашей стороны…

— Этот почтенный гражданин — пират! — глупо гаркнул я. — Он — лугареньо из Рио-Медио, он преступник!

Чиновник был совершенно оглушен, и я сразу понял свою идиотскую ошибку — но слишком поздно!

— Странно, — пробормотал старик, и тут же оборванный негодяй заорал, что есть мочи:

— Это он! Предатель! Еретик! Я узнаю его!

— Тише, тише! — проговорил человек в черном.

— Я требую, чтоб его отвели к судье, дону Патрицио для опознания, — надрывался лугареньо. Вокруг нас уже собиралась толпа.

Офицер и чиновник обменялись взглядом, и, по знаку, солдаты окружили меня.

Я чувствовал, что земля уходит из-под моих ног и небо раскололось надвое. Как в кошмаре, я шел между двумя солдатами и поднялся по лестнице высокого темного здания с колоннами.

В холодной полутемной зале меня заставили ждать. По бокам стояли два солдата, а передо мной, — да, передо мною стоял маленький столик, и на нем лежала старая шаль миссис Вильямс и кепка Себрайта. Очевидно, мы были в здании суда, о котором мне рассказывал Себрайт. Больше, чем когда-либо, все мне казалось похожим на дикий сон. У меня было время собраться с мыслями и обдумать свое положение. К британскому консулу я обратиться не мог: нужно было бы честно рассказать ему все о себе, — а это значило выдать Серафину. Консул ее не смог бы защитить от О’Брайена. Но "Лион" завтра тронется в путь. Себрайт догадается, что там нужно сделать — я верил в этого человека. Да, завтра к вечеру "Лион" уйдет. Почти через двое суток. Если б я только мог скрыть от О’Брайена местонахождение Серафины — она была б спасена, и я тоже был бы спасен, потому что смог бы говорить. Я потребовал бы покровительства консула и выдал бы гнусного О’Брайена.

— Вы можете войти, сеньор, на очную ставку с вашим обвинителем, — проговорил чиновник в черном.

Я прошел в маленькую дверь налево. Сердце мое билось ровно. Я чувствовал твердую решимость.

— Зачем меня привели сюда, ваша милость? — Мой вопрос звучал уверенно и спокойно.

У стола сидели два человека в черном. Один сбоку что-то писал. Другой сидел за столом, я стоял меж двух солдат в центре большой, грязной комнаты, с грязными голыми стенами, на которых красовался испанский герб.

— Вы перед судьей первой инстанции[50], — произнес сидящий сбоку. — Не разговаривайте и имейте уважение к суду.

Совет был, без сомнения, прекрасный. Писец что-то зашептал на ухо судье. Мне было ясно, что этот судья "первой инстанции" был мелким чиновником, который просто должен был решить — стоит возбуждать дело против обвиняемого или нет. Вид у него был нерешительный и смущенный, он, видно, даже своего писца боялся.

— Но я настаиваю, чтоб мне сказали…

— Все в свое время, — произнес писец. — Подойди ближе, — продолжал он, и кивнул бродяге, который испуганно вращал белками, глазея то на меня, то на судью.

Судья торопливо и небрежно задавал вопросы лугареньо; царапал огромным пером писец на гладком листе бумаги.

— Откуда вы прибыли?

— Из города Рио-Медио, ваша светлость.

— Чем занимаетесь?

— Ваша светлость… Несколько коз…

— Зачем вы здесь?

— Моя дочь, ваша светлость, вышла замуж за Пепе из Посады…

Судья кивнул головой нетерпеливо:

— Так, так.

Грязные руки бродяги растерянно теребили шапку.

— Вы выдвигаете обвинение против этого сеньора?

Писец показал на меня пером.

— Я? Боже сохрани, ваша светлость, — захрипел оборванец. — Альгвасил[51] предупредил меня, что надо быть настороже…

— Значит вы просто делаете на него донос? — спросил судья.

— Может, это выходит донос, ваша светлость, но что касается этого сеньора…

Альгвасил говорил ему и другим людям из Рио-Медио, чтоб они подстерегали, не покажусь ли я где-нибудь, — бродяга посмотрел на меня нагло в упор и добавил:

— Я все сомневался — говорили, что этот человек умер, хотя другие говорили вещи похуже. Кто его знает!

Он сказал, что видел меня много раз в Рио-Медио около замка, и на балконе в замке тоже. И он был уверен, что я еретик и скверный человек.

Он немного подбодрился под взглядом судьи и внезапно добавил:

— Да, да еретик и злодей! Кто знает, может он подговорил людей убить их господина, светлейшего дона Бальтасара.

— Вы видите, как нелепы эти обвинения, — презрительно проговорил я. — Всем известно, кто я такой.

Старый судья устало махнул рукой.

— Сеньор, — сказал он, — против вас нет никаких обвинений, кроме того, что никто не знает, кто вы такой. Вы были в городе, где случилась необъяснимая, ужасная история. Теперь вы в Гаване. Паспорта у вас нет. Я прошу вас быть спокойней, все идет своим порядком.

Я не сомневался, что старый судья был вполне искренен. Он, очевидно, был человек простой и исполнительный, но весьма недалекий. Может быть, действительно мне надо было только объяснить, в чем дело, и все будет кончено.

О’Брайен вошел в комнату небрежным шагом чиновника, случайно забредшего к другому чиновнику той же палаты.

Он сделал вид, что ему неприятно даже смотреть на меня, — а ведь он пришел специально за этим: он хотел удостовериться в том, что я — есть я, что я один и беспомощен.

Он прошел к столу и ласковым кивком головы попросил судью продолжать допрос, а сам подошел к писцу и стал просматривать его записи. Его губы странно улыбались, а под глазами лежали темные тени. Казалось, что он улыбался после того, как его сильно избили. Судья продолжал допрос лугареньо.

— Знаете ли вы, откуда появился сеньор?

— Ваша светлость… — заикаясь пробормотал тот, не спуская глаз с О’Брайена.

— И как долго он жил в Рио-Медио? — продолжал судья.

О’Брайен вдруг наклонился к его уху.

— Все это давно известно, уважаемый коллега, — проговорил он вслух и потом добавил что-то шепотом.

На лице старого судьи выразилось наивное удивление и радость.

— Не может быть? — воскликнул он. — Этот человек? Он слишком молод, чтоб быть виновником всех этих преступлений.

Писец спешно вышел из комнаты. Он вернулся с кучей бумаг. О’Брайен, наклонившись над плечом судьи, сопровождал свои слова оживленной жестикуляцией. Какие новые подлости задумывал он? Неужто он поддерживал предположение, что я подготовил людей убить дона Бальтасара? Или, может быть, я только нарушил закон, увезя Серафину?

— Какое счастье, дон Патрицио! — проговорил старый судья. — Теперь мы сможем удовлетворить английского адмирала. Какая удача!