Александр Дюма - Парижане и провинциалы

И тогда звучала целая симфония.

Все три четверти часа, пока длилась трапеза, г-н Пелюш изливал горечь своих мыслей, которые рвались наружу из его уст, сталкиваясь по пути с поглощаемой им пищей: под вареное мясо и первое блюдо, подаваемое после закуски, он высокомерно жаловался на бывшего торговца игрушками, оплакивал гибельный путь, на который того увлекло роковое безрассудство; под жаркое раздавались самые оскорбительные эпитеты, с помощью которых торговец цветами пытался определить умственные способности своего бывшего друга; наконец, когда подавался салат и изюм, обида его сердца прорывалась стремительным бурным потоком. И тогда, шаг за шагом отдаваясь во власть необузданных чувств, он уверял, что, выставляя напоказ свою склонность к сельской жизни, Мадлен просто-напросто хотел скрыть свои пороки, уклониться от порицаний истинного друга; он заявлял, что неминуемо — иначе и быть не может — дело кончится тем, что однажды утром Мадлена найдут умершим от скуки, раскаяния, огорчения и нищеты в его лачуге, как презрительно именовал хозяин «Королевы цветов» новое жилище своего приятеля.

В эти дни безудержного красноречия г-н Пелюш доходил до того, что грозил другу смертью от мгновенного внутреннего возгорания или же от белой горячки.

Было условлено, что в дни, когда в магазине появлялась мадемуазель Камилла Пелюш, эту чистую, невинную душу не должна пятнать грязью картина беспутной жизни Мадлена; и когда молодая девушка обеспокоенно спрашивала, нет ли известий о ее крестном отце, которого она так сильно любила, но больше не видела, г-н Пелюш довольствовался тем, что говорил ей с интонацией, горечь которой никому не удалось бы воспроизвести:

— Твой крестный, Камилла, совершает увеселительную прогулку.

Эти слова сопровождались резким нервным смехом, так сильно напоминавшим г-же Пелюш смех Мефистофеля, который во времена своей юности она слышала в театре Порт-Сен-Мартен, что при звуках голоса своего супруга бедная женщина невольно вздрагивала.

Тем временем Мадлен, нисколько не интересовавшийся всеми этими ядовитыми выпадами своего друга Пелюша — впрочем, он о них даже и не подозревал, — думал лишь о том, как сдержать свои обещания.

В одно прекрасное утро кучер небольшой повозки из Виллер-Котре доставил в «Королеву цветов» корзину, где, по его словам, лежали карп и угорь, и сразу же уехал, так как доставка была оплачена заранее.

Госпожа Пелюш высоко ценила в искусстве кулинарии бережливость, поэтому она весьма благосклонно приняла эту посылку, которая теперь, когда г-же Пелюш не приходилось больше терпеть бурные визиты бывшего торговца игрушками, почти примирила ее с ним.

Господин Пелюш бросил косой взгляд на эту широко раскрытую корзину: на подстилке из зеленой травы и в самом деле переливалась серебристая чешуя огромного карпа и закручивался спиралью великолепный угорь.

В это время один из приказчиков магазина принес записку, выпавшую из корзины.

В ней было всего несколько строчек:

«Подумать только, что лишь от тебя зависит познать настоящее блаженство, ощутить, как бьется в груди твое сердце, когда рыба порядочных размеров трепещет у тебя на крючке!

Бедный Анатоль!

Мое почтение сударыне, наилучшие пожелания моей крестнице.

Кассий Мадлен».

Вы видите, что мы идем от открытия к открытию. Мадлен, рожденный при Консульстве отцом-республиканцем, получил в крестильной купели имя тираноубийцы — Кассий; но, поскольку, желая отпраздновать годовщину того памятного дня, когда Мадлен искупил первородный грех, вы бы тщетно искали в календаре день поминовения святого Кассия, друг Пелюша решил, что ему желательно отмечать свой праздник 1 ноября, то есть в День всех святых.

Да простят нам это отступление, которое, на наш взгляд, имеет свое назначение. Мы принадлежим к числу тех, кто верит, что имена оказывают влияние на судьбу и характер человека, и мы могли бы провести здесь длинное философское исследование этих двух имен и этих двух характеров: Анатоль Пелюш и Кассий Мадлен.

Но мы предпочитаем вернуться к нашему повествованию.

Господин Пелюш разорвал записку и отшвырнул обрывки как можно дальше от себя.

Несколько дней спустя на адрес г-на Пелюша прибыла еще одна огромная корзина, и доставка ее также была уже оплачена.

Корзина до краев была наполнена овощами и фруктами, а поверх этих аппетитных съестных припасов лежал целый ворох простых полевых цветов, которые тем не менее были очаровательны.

Госпожа Пелюш отважилась на следующее замечание:

— Мне кажется, что сельский воздух сделал господина Кассия гораздо любезнее, чем это получалось у городского.

Супруга Пелюша взяла манеру называть Мадлена господином Кассием, переняв ее у двух друзей, привыкших обращаться друг к другу по имени, данному при крещении.

Впрочем, имя Кассий казалось ей гораздо более мужским, чем имя Мадлен, которое, напоминая о женщине и о Евангелии, плохо соответствовало общественному положению и полу торговца игрушками.

К этому новому дару прилагалось следующее послание:

«Я шлю тебе, дорогой Анатоль, образцы продукции моей мастерской. Не удивляйся, если ты обнаружишь некоторую разницу между цветами и фруктами, присланными мною, и теми, что находятся в твоем магазине. Конечно, я сам выполняю всю подготовительную работу, но ведь моим первым подручным является Господь Бог. Ах! Если бы ты хотя раз смог оценить то наслаждение, какое испытываешь, видя, как из почки благодаря твоему уходу вырастает одна из тех прекрасных роз, которые пахнут совсем иначе, чем клей; если бы ты смог познать то трепетное чувство, какое вызывает скромная вишня начиная с того дня, когда она стоит словно в снегу, вся усыпанная цветами, и до того времени, когда эти цветы постепенно превращаются в плоды, которые можно есть, не опасаясь, что металлическая проволока вопьется тебе в десны, то в тот же миг рассчитал бы всех своих мнимых цветочников и поспешил бы последовать моему примеру, продав свое каторжное дело другому невольнику.

Бедный Анатоль!

Мое почтение г-же Пелюш; мои наилучшие пожелания моей крестнице.

Кассий Мадлен».

Было очевидно, что мрачные предсказательства… — мне кажется, что я соорудил новое слово; клянусь честью, тем лучше для Академии! — что мрачные предсказательства г-на Пелюша сделали Мадлена весьма напористым, либо упоение деревенской жизнью вызвало у него горячее желание обращать других в свою веру.

Но и в том и в другом случае невинные насмешки деревенского жителя в адрес горожанина произвели болезненное впечатление на лавочника. Постоянное возбуждение и перенапряжение его ума начинало приводить именно к тому результату, которого он опасался: оно лишало столь дорогое его сердцу занятие той мощной притягательности, которая таилась в нем до сих пор. Господин Пелюш уже далеко не с прежней поспешностью распечатывал письма клиентов, его оставляли безразличным промахи служащих; дважды он поймал себя зевающим с риском вывихнуть челюсть во время разборки текущих счетов и уже со страхом стал задаваться вопросом, что станет с ним, если этот ужасный Мадлен прав, и не допустил ли он сам ошибку, посвятив жизнь бесконечному набиванию деньгами своего сейфа. Между тем коммерческое положение торгового дома Пелюша потерпело некий урон, который — поспешим сказать об этом, чтобы успокоить наших читателей, — был примечателен лишь тем, что оказался первым в его деловой практике.