Семьдесят два градуса ниже нуля. Роман, повести (СИ) - Санин Владимир Маркович

В штурмане же покамест нужды не было: поезд шёл по колее.

Следом вёл тягач с жилым балком Давид Мазур, за ним с камбузом на борту двигался Василий Сомов. Хозяйничал на камбузе Петя Задирако, помогал ему доктор Алексей Антонов.

Тягач, в кабине которого сидели Валера Никитин и Тошка Жмуркин, называли «неотложкой»: в его кузове был смонтирован кран со стрелой, в ящиках находились всякого рода запчасти — стартёры, генераторы, прокладки, форсунки, подшипники и прочее. На предпоследнем тягаче со вторым жилым балком шёл Лёнька Савостиков, а замыкал поезд Гаврилов, тянувший сани с хозяйственным грузом.

Итого шесть машин и десять человек.

Шли друг за другом, соблюдая дистанцию в десять — пятнадцать метров. Колея была полуметровая, хорошо заметная. В центральных районах Антарктида скупа на осадки, снега выпадает немного, и колею обычно не заносит — к счастью, потому что снег здесь слабой плотности и рыхлый, в нём ничего не стоит завязнуть: первопроходцы, которых Алексей Трешников вёл во Вторую антарктическую экспедицию к Востоку, хлебнули горя на этом участке.

По расчёту, прикидывал Гаврилов, до Комсомольской остаётся километров тридцать. К утру доползём, если ничего не произойдёт. Походы, размышлял он, бывают удачные и неудачные. Лёгких походов Гаврилов не помнил, но удачные случались. Поломки, ремонты, пурга — без этого, конечно, не обходилось, однако шли весело, с улыбкой. А в другой раз всё восставало против тебя: и природа и техника. И поход получался мучительный. «В аварии всегда виноват командир корабля», — вспомнил Гаврилов афоризм своего друга, полярного лётчика Кости Михаленко. Если брать по большому счёту, то Костя, конечно, прав. Виноват командир, в данном случае он, Гаврилов. Виноват во всём! И в том, что вышли так поздно (в разгрузку спать нужно было меньше!), и в том, что солярка загустела (кому на слово поверил? Синицыну!), и в том…

Гаврилов резко затормозил, открыл дверцу и пустил ракету: из-под балка на тягаче Лёньки Савостикова выбивалось пламя.

Языки пламени, подгоняемые боковым ветерком, охватили всю левую стенку балка и подбирались к крыше. Несколько походников вгрызались лопатами в снег и бросали в огонь рыхлые комья, а Гаврилов и Сомов, задыхаясь от едкого дыма, откручивали болты, которыми балок был закреплён в кузове тягача.

— Батя, газ взорвётся! — бросая лопату, крикнул Маслов.

— Трос, быстрее! — заорал Гаврилов. — Лёнька, вон из балка!

Из тамбура один за другим вылетели два спальных мешка, вслед за ними выпрыгнул и начал бешено вертеться на снегу Лёнька Савостиков, сбивая огонь с промасленной, заляпанной соляром одежды.

— Трос… Мигом!..

Братья Мазуры дотащили и подцепили к торцу балка тяжёлый танковый трос. В кабине тягача Савостикова уже сидел наготове Тошка, за рычагами гавриловского — Никитин.

— Р-разом! Тягачи рванули в противоположные стороны, и пылающий балок с грохотом рухнул на снег.

— Ложись! — взревел Гаврилов. — Куда?! Назад! — Последнее относилось к Лёньке, который в дымящейся куртке ринулся к опрокинутому набок балку и стал лихорадочно срывать принайтованные к крыше ящики и мешки с продовольствием. Гаврилов подскочил к Лёньке, ухватил его за руку и поволок в сторону.

— Ложись!

Взрыв, бурная вспышка пламени, и ночную темень прорезали тысячи разноцветных звёзд: это взлетел на воздух баллон с пропаном и ящик с ракетами.

— Хорош фейерверк! — вскакивая, сострил Тошка, но Сомов дёрнул его за ногу, и Тошка упал.

Ещё два взрыва, и над головами походников со свистом пролетели куски дерева и осколки разорванной стали.

— Дундук! — зло выдавил Сомов, прижимая Тошкину голову к снегу.

Ещё мгновение, и разнесло последний баллон. Больше взрываться было нечему.

На том месте, где лежал балок, дымилась глубокая чёрная яма. Вокруг неё столпились походники. Из-под укутавших их лица подшлемников вырывались клубы пара. Постояли, отдышались.

— Капельницу, что ли, не погасили? — предположил Игнат.

— Мы с Тошкой уходили из балка последними, — припомнил Никитин. — Погасили, точно.

— Чего натворил? — хрипло спросил Лёньку Сомов. Лёнька понурил голову.

— Не приставай, видишь, переживает, — съязвил Игнат. — Сосунок!

Сжав кулаки, Лёнька, как слепой, пошёл на Игната.

— Давай, давай морды бить! — рявкнул Гаврилов. — Я вам!..

Гаврилов круто повернулся и направился к Лёнькиному тягачу. Включил карманный фонарик, присмотрелся, выругался.

Все подошли и склонились над левой выхлопной трубой. Она была оголена, лишь по бокам висели почерневшие лохмотья обмотки. Ясная картина: прогорели медно-асбестовые прокладки выхлопного коллектора, и от раскалённой отработанными газами трубы загорелся настил балка.

— Прокладки, батя!

Отправляясь в поход, Гаврилов всегда менял прокладки на новые, чтобы наверняка хватило на всю дорогу. Первое и святое дело. Но перед этим походом тягачи ремонтировал Синицын. Снова Синицын!

И снова виноват он, Гаврилов. Нужно было ещё час не поспать, проверить прокладки.

— Сменить, — ощущая тупую боль в сердце, приказал он. — Развернуть машины, включить фары. Пошуруйте вокруг.

Нашли немногое. Кроме сброшенных Лёнькой в последнюю минуту двух мешков с хлебом и трёх ящиков с полуфабрикатами, разыскали помятую печку-капельницу, разорванные баллоны из-под пропана, обгоревший остов запасной рации и чудом оставшийся невредимым большой ящик с брикетами замороженного бульона. Сгорели все личные вещи жильцов балка — Савостикова, Сомова, Никитина и Жмуркина, фотоаппараты и кинокамеры и, самое главное, картонная коробка с «Беломором» и «Шипкой». Её искали особенно долго, страшно было остаться без курева. Не нашли.

За обедом подсчитали: на восемь человек курящих имелось десятка три с небольшим сигарет и неначатая пачка «Беломора». Доверили весь запас Задирако и решили курить одну на троих после обеда.

Хлеба должно было хватить — с учётом нескольких мешков на камбузе, а вот полуфабрикаты и газ Гаврилов приказал расходовать экономно. Кроме того, велел Борису Маслову беречь рацию в «Харьковчанке» как зеницу ока, а Задирако — помалкивать про то, что единственный мешок соли разметало взрывом. Через пять-шесть часов ходу — Комсомольская, может, там найдётся.

В камбузе было холодно, но покойно, никому не хотелось плестись по морозу к тягачам и до утра в одиночестве ишачить за рычагами.

— Вернусь, — размечтался Тошка, — приду к Синицыну в гости. Такого человека, как я, он примет с уважением (Тошка мимикой изобразил уважение, с каким отнесётся к нему Синицын), а я ему: «Сымай штаны!» А он: «Какие такие штаны?» А я: «Твои, взамен тех, что у меня сгорели по твоей милости!» Деваться ему некуда, сымет штаны, а я ему: «Пёс с тобой, таскай, куда тебе на улицу с голым задом!»

— Паяц! — неодобрительно глядя на развеселившихся товарищей, буркнул Сомов.

— Валера, одолжи на перегон Тошку! — отмахнувшись от Сомова, попросил Давид. — Вернёмся — месяц пивом поить буду!

— Как это так одолжи? — заважничал Тошка. — Я тебе, брат, не какой-нибудь Фигаро. Этак каждый начнёт канючить: «Давай мне Тошку!» Вас вона сколько, а Тошка один.

— Ладно, езжай до Комсомольской с Давидом, — с лаской в голосе сказал Гаврилов. — Только не заговори его допьяна, собьётся с курса и загонит машину на Южный полюс. А ты, племянник (к молчаливому Лёньке), не вешай нос, а то я подумаю, что ты барахло своё жалеешь. Сдирать стружку с тебя пока не стану, тем более Петя не разрешит, раз ты ему хлеб и бифштексы выручил. Ну, сыночки, по коням!

— Спасибо, матерь кормящая, — поклонился повару Валера.

— Приходите ещё, не стесняйтесь, дорогие гости, — заулыбался Петя.

— Что в журнале записать, батя? — спросил Маслов.

— Прокладки, — хмуро ответил Гаврилов, не в силах отвести взгляда от окурка, который после него досасывал радист. — Запиши, что Плевако не сменил, а Гаврилов, сукин сын, не проверил. И про разбитые горшки — наши потери — запиши, чтобы главбуху доставить развлечение.