Далеко от неба - Александр Федорович Косенков

— Пенсию который месяц не везут. Чем Василия встречать будешь? Какая радость на пустое брюхо и сухую глотку? Так?

— Моя забота, — огрызнулась Аграфена Иннокентьевна.

— Понятное дело, твоя. Только мы не по нынешним, а по прежним нашим законам проживать должны. Как тогда провозглашали? — Человек человеку кто?

— Друг и товарищ, — услужливо подхватил Шевчук.

— Во. Правильные лозунги были. Мне, старику, деньги девать особо некуда. Сама знаешь — живу тихо, незаметно. — Он протянул Аграфене Иннокентьевне деньги. — Держи. Разбогатеешь — вернешь, не сможешь — поминать не буду. Держи, держи!

Аграфена Иннокентьевна руки навстречу не протянула, шага вперед не сделала. Рискнула глянуть в мертвые глаза Шабалина.

— Чего это ты раздобрел? То в упор не видишь, то последнее отдаешь.

— Интерес имею, — не смутился тот. — Кто раз одолжится, глядишь, во второй раз заглянет. А мне, старику, добрый гость в радость. Я ведь тебя не в первый раз выручаю. Не забыла еще?

— На том свете помнить буду.

— На том — ни к чему, а на этом — в самый раз.

— Боишься, что ль, чего?

— Чего нам с тобой бояться? Не сегодня-завтра из списков вычеркнут.

— С каких таких списков?

— Жильцов. Которые последние денечки на этом свете доживают.

— Не нужны нам твои деньги.

— Тебе не нужны, а Василию, пока оглядится да поймет, что к чему, еще как понадобятся. Не ждала, что срока не досидит? Или знала?

Иннокентьевна догадалась, что это и был тот вопрос, который вывел Шабалина ей навстречу, и еще больше насторожилась.

Их разговор привлек всеобщее внимание. Подходили, вытягивали шеи, прислушивались.

— А что, тетя Феня, может, сбежал Васька? У него не заржавеет, — выкрутился откуда-то сбоку Степка Добрецов.

— Какой он тебе Васька! — оборвала Аграфена Иннокентьевна. — Забыл уже, как я тебе занозы из задницы вытаскивала?

— Это по какому случаю такое происшествие? — без интереса спросил Шабалин и сделал Степке знак, чтобы уходил, не нарывался. Степка сплюнул и, ни слова не говоря, пошел прочь, замахнувшись на ухмылявшегося парня. Тот шарахнулся в сторону и чуть не упал, оступившись с деревянного тротуара.

— За нашими девками в бане подглядывал. А Вася его застал. Ну и посадил голым задом в шипишник. Если бы не я, еще неизвестно, какой мужик из него получился.

— А он до сих пор девками особо не интересуется, — сунулся было кто-то из подошедших мужиков, но, осаженный тяжелым взглядом Шабалина, спрятался за чью-то спину.

— Ты вот что, Аграфена, — по-прежнему спокойно, но уже с вполне уловимой угрозой не то в голосе, не то в выражении глаз тихо сказал Шабалин. — Насчет денег, как желаешь — понадобятся, в любой момент выдам. А Василию скажи, пусть забежит. Для его же пользы разговор будет. Передай — Шабалин все и про всех знает. А то наломает дров, потом не поправишь. Передашь?

Последние слова отдавали явной угрозой.

— Чего не передать, — тихо согласилась Иннокентьевна. И, словно спохватившись, громко добавила: — Только у него своя голова имеется. Чего ему меня аль тебя слушать? Сам говоришь — не жильцы уже.

Шабалин долгим злым взглядом посмотрел ей вслед, подозвал Шевчука, с опозданием притащившего ему новость о возвращении Василия, вцепился корявой сильной пятерней ему в плечо, так, что Шевчук испуганно поморщился, и приказал:

— Беги к Чикину. Скажи, чтобы наготове был в случае чего.

— В каком случае, Илья Семенович? — попытался уточнить Шевчук.

Шабалин посмотрел ему в глаза и тихо сказал: — Много будешь знать, сдохнешь в два счета. Понял? И к Игорьку на всякий случай наведайся. Пускай ко мне вечером заглянет.

Резкими рывками одну за другой Василий оторвал и отбросил в сторону доски, которыми была заколочена дверь их старой избы. Потом тронул большой замок, поднял валявшуюся у крыльца железяку, подсунул под пробойник, надавил — железяка легко согнулась. Василий зло откинул её в сторону, обвел глазами заброшенный, заросший травой двор, сел на крыльцо и, прислонившись спиной к закрытой двери, закрыл глаза…

Словно во сне, он увидел, как бесшумно открывается перед ним дверь, как, двумя шагами преодолев темное пространство сеней с косым солнечным лучом поперек, падающим из маленького пыльного оконца, он открывает другую дверь и видит в залитой солнцем комнате за праздничным столом всю семью: пьяно и весело рассказывающего что-то громадного отца, повернувшуюся на скрип двери маленькую улыбающуюся мать в светлой мешковатой блузе, худого, по-мальчишески нескладного Ивана, исподлобья глядящего на отца, горбатенькую Поленьку на руках у нахмурившейся тетки Тамары; а чуть подальше, у выбеленного солнцем окна, стоял Виталий. Его фигура казалась темным силуэтом на ослепительном фоне. Но вот он шагнул навстречу, солнечный свет лизнул его широкие материнские скулы и блеклые отцовские глаза, широкий рот растянулся невеселой улыбкой, и Василий отчетливо услышал, как, вырвавшись из общего неразборчивого шума, его хрипловатый голос достиг открывшейся двери, у которой он так и застыл, не переступив порога, — не то в нынешнем своем виде, не то одиннадцатилетним подростком только что вернувшимся с реки и еще переполненным ощущением недавней свободы.

— А мне батя ружье купил…

Похваляясь, Виталий вскинул ружье к плечу и прицелился прямо ему в лицо. За столом все разом стихли, медленно одна за другой погасали улыбки, зазвенел разбитый стакан. Все повернулись и смотрели на старшого, на Виталия, который старательно целился в него. Так и сидели все неподвижно, словно навеки застыли на старой выцветшей фотографии. И только Иван вырвался из этой общей неподвижности — медленно-медленно он поднимался, раскрыв в беззвучном крике рот и протягивая тонкую мальчишескую руку навстречу так и не прозвучавшему выстрелу…

Василий слепо нащупал рукой замок и что было сил рванул его. Замок вылетел вместе с пробойником. Василий толкнул болезненно взвизгнувшую дверь, пересек темные сени, открыл вторую печально застонавшую дверь и вошел в избу.

Здесь было почти темно, пыльно, пусто; краски вещей были неразличимы; пахло сухими травами, пучки которых висели на протянутых через горницу веревках и сейчас с тихим, почти неуловимым шорохом закачались от сквозняка, роняя невесомые лепестки, листочки, пыль. Розоватый