Елена Арсеньева - Школа гетер

А впрочем, эти двое сами кого угодно растерзают. Односельчане Доркион безоружны, а у мореходов вон какие ножи!

— Да, я тот самый, — ухмыльнулся сарацин, который, кажется, смекнул, почему девочка запнулась, и подмигнул: — Меня зовут Кутайба.

— Имя какое-то дикое, — пробурчал Орестес неприязненно, однако Кутайба не удостоил его даже взглядом и обращался только к Доркион:

— А приятеля моего зовут Терон.

«Терон — значит охотник, — боязливо подумала девушка. — Где ж он получил эти шрамы, на какой охоте? Наверное, когти у дичи оказались длинней, чем его нож!»

— Пошли, малышка, — продолжал Кутайба. — Твой отец ждет тебя на галере.

— Почему же он сам не явился за мной? — встревожилась Доркион.

— Ну, это… — замялся Кутайба, — у него много дел на галере. Вот и прислал нас тебя забрать.

— А больше отец ни о ком не спрашивал? — спросила Доркион, надеясь, что сейчас прозвучит имя Филомелы, но Кутайба только плечами пожал:

— Да нет, а о ком еще он должен спрашивать?

Доркион только вздохнула:

— Да так… Ну что ж, тогда я готова. Нет, подождите чуть-чуть, самую капельку, — я сбегаю домой и кое-что заберу с собой.

— Бабы не могут без того, чтобы не взвалить на мужчину свое барахло! — буркнул Кутайба, но тут же благосклонно махнул рукой: — Беги, да поскорей! Туда и обратно! Только смотри, много узлов не волоки, а то лодка перевернется!

Стоявшие вокруг сельчане, которые таращились на Кутайбу и Терона с таким восторгом, словно их навестили самолично вещий морской старец Нерей и владыка морей Посейдон, расхохотались: они-то знали, что у Доркион лишнего хитона не найдется, о каких узлах может идти речь?!

Ей тоже стало смешно. А впрочем, даже если бы у нее были сундуки, которые ломились от вещей, она бы все равно ничего не взяла с собой. Тот волшебный ветер судьбоносных перемен, который внезапно взвился вокруг Доркион, взвихривая волосы и кружа голову, должен был унести ее из безотрадного прошлого легкой, невесомой, ничем не обремененной — кроме самой малой малости.

Доркион вбежала в хижину, мгновение постояла, давая глазам привыкнуть к полутьме (в домишке не было окон), а потом кинулась к дальней стене. Под этой стеной в земляном полу была вырыта ямка, а в ней стояла крошечная корзинка, давным-давно сплетенная Филомелой. Здесь Доркион держала свои сокровища: витую розовую раковину, в которой вкрадчиво и бессонно шумело море; большую жемчужину — правда, приплюснутую, кособокую, а потому не имеющую никакой ценности, хоть она и была удивительного золотистого оттенка; обломок древесного корня, напоминающий единорога, — и глиняную птичку, которую Филомела слепила и обожгла на огне, чтобы не растрескалась. Птичка была не простая: в клюве у нее проделали дырочку, а в голову уже после обжига вставили обмазанную глиной камышинку. Дунешь в камышинку — раздастся свист. Доркион раньше часто играла с этой птичкой-свистулькой, но после смерти Филомелы ни разу не поднесла к губам, только пыль с нее смахивала да побыстрей укладывала на место. Но сейчас она поцеловала птичку, виновато вздохнула, мысленно простившись с прошлым, и подняла корзинку, чтобы взять с собой, как вдруг на пороге показалась чья-то тень.

Орестес!

— Зачем пришел? — сердито спросила Доркион. — Пропусти! Меня ждут!

А он как бы даже и не собирался тронуться с места. Набычился, тяжело дыша… Доркион не видела его лица, но не сомневалась, что выражение его самое злобное.

— Орестес! Мне было приятно слышать все, что ты говорил, но… это другая жизнь, она не для меня! Пойми, я с самого раннего детства знала, что отец когда-нибудь увезет меня отсюда, что мой жребий — иной, чем тот, который ты мне предлагаешь! Коринф — мечта моей жизни, моя судьба. А ты найдешь и полюбишь другую девушку, ведь каждая будет счастлива, если ты назовешь ее своей!

— Мне не нужна каждая! — крикнул Орестес, врываясь в хижину. — Мне нужна только ты! Это тебя я хочу назвать своей! И назову!

Он так сильно толкнул Доркион, что она повалилась навзничь. И в следующее мгновение Орестес вскочил на нее верхом и стиснул коленями бедра:

— Ты будешь моей! Сейчас я развяжу твой девичий пояс, возьму твою невинность — и тогда никто не сможет увезти тебя от меня!

— Когда об этом узнает мой отец, он явится и убьет тебя! — в отчаянии закричала Доркион, но Орестес будто и не слышал: задрал ее хитон и зачарованно уставился на обнаженные бедра. На лице его было незнакомое, странное выражение: мучительное и жадное.

— О моя любимая… — простонал он, медленно скользя рукой по ее животу, и как ни была возмущена и испугана Доркион, сердце ее затрепетало в ответ на трепет его голоса, а тайные глубины тела отозвались на эту неумелую ласку.

Она слабо застонала от наслаждения и невольно приподнялась, желая как можно ближе прильнуть к юноше, но в тот же миг разум вернулся к ней, а вместе с разумом страх: Орестесу нет места в ее жизни, он будет сметен с ее пути, она может его погубить!

И Доркион снова закричала, плача и от злости на него, обезумевшего, и от горя близкой разлуки:

— Отпусти меня! О боги Олимпа, да помогите же мне!

Похоже, ее крик достиг слуха небожителей, ибо неведомая сила вдруг вздернула Орестеса вверх, так что он на мгновение повис над Доркион, а потом был отброшен вон из хижины.

Она испуганно приподнялась — и поняла, что небожители в ее освобождении не участвовали, а если даже и участвовали, то действовали руками Терона, который расправился с Орестесом легко, как с цыпленком, а теперь равнодушно смотрел, как Доркион возится на полу, поправляя задравшийся хитон, поднимается, собирает рассыпанные игрушки и, прижав к себе корзиночку, вытирает свободной рукой слезы.

Орестес лежал недвижимо, словно лишился сознания от удара о землю. А может быть, он убился насмерть?!

— Это что еще такое? — раздался удивленный голос Кутайбы, и Доркион, выглянув, обнаружила, что поблизости собрались все односельчане. Видимо, они пришли сюда вслед за мореходами, которым надоело ждать Доркион, но теперь, при виде беспощадности, с которой Терон расправился с юношей, прежнее восторженное выражение на их лицах сменилось страхом и злостью.

— Что ты с ним сделал? — вскричал Агазон, помогая подняться сыну и одергивая его одежду, и Доркион не без облегчения увидела, что Орестес жив, только сильно ушибся, а теперь пришел в себя. И тут же она подосадовала на то, что Орестес очнулся, потому что он снова бросился с кулаками на Терона.

Сумасшедший! В драке с мореходом он обречен!

Впрочем, Терон и не собирался драться: только выставил руку — и юноша, ударившись о нее, как волна ударяется о скалу, снова свалился на песок.