Александр Бушков - Провинциал, о котором заговорил Париж

— Интересно, ты-то откуда это знаешь? — спросил заинтригованный д'Артаньян. — Ты же не англичанин?

— А я умею по-английски, — сказал Планше. — Отец долго вел дела с английскими зерноторговцами, частенько меня посылал в Англию, вот я помаленьку и выучился… Отрубите мне голову, ваша милость, но английский ей не родной, так-то и я говорю…

— Это интересно, — задумчиво промолвил д'Артаньян. — Одним словом, друг Планше, когда пообедаешь, постарайся выяснить о ней как можно больше. У тебя интересная физиономия, любезный, — и продувная, и в то же время внушает расположение… Думаю, тебе будет нетрудно договориться со здешней прислугой?

— Ничего трудного, ваша милость, — заверил Планше. — я тут помогал в хозяйстве, успел со многими сойтись накоротке…

— Вот и прекрасно, — твердо сказал д'Aртаньян. — Займись не откладывая. Я буду на галерее.

И он немедленно туда отправился, втайне надеясь, что очаровательная незнакомка, вызвавшая такую бурю в его сердце, покажется там вновь. Увы, прошло долгое время, а пленительное видение так и не появилось. Д'Артаньян готов был поклясться, что ни она, ни черноволосый дворянин по имени Рошфор еще не покидали гостиницы, — со своего места в обеденном зале он прекрасно видел весь двор и ворота. Быть может, он ошибался и свидание все же любовное?

Как бы там ни было, но он, руководствуясь еще одним присущим гасконцам качеством — а именно нешуточным упрямством, — оставался на прежнем месте, утешая себя тем, что нет таких любовных связей, которые затягивались бы до бесконечности, а следовательно, самые пылкие из них когда-нибудь да кончаются, и это позволяло фантазии по-прежнему парить в небесах…

— Есть новости, ваша милость, — сказал Планше, появившись на галерее бесшумно, словно бесплотный дух. — Здешняя служба — ужасные болтуны, всегда рады почесать язык, посплетничать о проезжающих, что хорошего слугу отнюдь не красит… Впрочем, какие из них слуги, одно слово — трактирная челядь…

— Что ты узнал? — нетерпеливо спросил д'Артаньян. Планше чуточку приуныл:

— Не так уж много, ваша милость. Только то, что они сами знали. Эту даму и впрямь зовут миледи, миледи Кларик, и она из Парижа… Все сходятся на том, что это настоящая дама, из благородных. Платит щедро, над деньгами не трясется… От ее служанки известно, что она была замужем за каким-то английским милордом, только совсем недавно овдовела и вернулась во Францию… в Париже у нее великолепный особняк…

«Значит, она свободна! — ликующе подумал д'Артаньян. — Свободна, очаровательна и богата… Да, и богата… Последнее немаловажно…»

Читателю не стоит слишком пристрастно судить нашего гасконца за эти мысли — в те ушедшие времена даже для благородного дворянина считалось вполне приличным и естественным искать в женщине источник не одного лишь обожания, но и вполне земных благ, от выгодной женитьбы до приятно отягощавших карманы камзола туго набитых кошельков. Таковы были нравы эпохи, а юный гасконец был ее сыном.

— Она здесь впервые, — продолжал Планше. — Все эти дни ждала некоего дворянина, который как раз сегодня прискакал откуда-то издалека.

— Лет тридцати, черноволосого?

— Вот именно.

— С застарелым следом от пули на левом виске?

— Совершенно верно, сударь.

— В фиолетовом дорожном камзоле и таких же штанах, на испанском жеребце?

— Вы описали его точно, ваша милость… Именно о нем она и справлялась не единожды… — Планше почесал в затылке и сделал чрезвычайно хитрое выражение лица. — Только, по моему разумению… а если точно, по мнению здешней челяди, речь тут идет вовсе не о любовной интриге. Им, я думаю, можно верить — на такие вещи у них глаз наметан, тут нужно отдать им должное… Тут что-то другое, а что — никто, понятно, толком не знает…

Д'Артаньян понятливо кивнул. Смело можно сказать, что его времена были нечем другим, кроме как чередой нескончаемых заговоров и политических интриг, принявших такой размах и постоянство, что их отголоски регулярно докатывались и до захолустной Гаскони. Все интриговали против всех — король и королева, наследник престола Гастон Анжуйский и вдовствующая королева-мать Мария Медичи, кардинал Ришелье и знатные господа, внебрачные потомки Генриха Четвертого и законные отпрыски титулованных домов, англичане и испанцы, гугеноты и иезуиты, голландцы и мантуанцы, буржуа и судейские. Многим порой казалось вследствие этого, что не быть замешанным в заговор или интригу столь же неприлично, как срезать кошельки в уличной толчее и столь же немодно, как расхаживать в нарядах покроя прежнего царствования. Эта увлекательная коловерть могла привести на плаху либо в Бастилию, но могла и вывести в те выси, что иным кажутся прямо-таки заоблачными. Излишне уточнять, что наш гасконец, твердо решивший пробить себе дорогу в жизни, был внутренне готов нырнуть с головой в эти взвихрённые и мутные воды…

И он подумал про себя, что судьба наконецто предоставляет желанный случай, — вот только как прочесть ее указания, пока что писанные неведомыми письменами?

— Это все, что тебе удалось разузнать?

— Все, ваша милость, — пожал плечами Планше. — А если я чего-то не знаю, то это исключительно потому, что никто тут не знает… Да, вот кстати! Та очаровательная особа, что сейчас стоит возле кареты, на мой взгляд, особа еще более загадочная, чем ваша голубоглазая дама и ее спутник в фиолетовом…

Д'Артаньян, на которого слова «загадка» и «тайна» с недавнего времени действовали, как шпоры на горячего коня, встрепенулся и посмотрел в указанном направлении.

Он увидел прекрасную карету, в которую добросовестно суетившиеся конюхи как раз закладывали двух сильных нормандских лошадей, — а неподалеку стояла та самая помянутая особа. И в самом деле очаровательная — не старше двадцати пяти лет, с вьющимися черными волосами и глубокими карими глазами, в дорожном платье из темно-вишневого бархата. Сияние многочисленных драгоценных камней в перстнях, серьгах, цепочках и прочих женских украшениях свидетельствовало, что незнакомку никак нельзя считать ни девицей на выданье из бедной семьи, ни супругой какого-нибудь малозначительного человечка. Весь ее облик, таивший в себе спокойную уверенность, все ее драгоценности, карета и кони несли на себе отпечаток знатности и несомненного богатства.

Таковы уж молодые люди восемнадцати лет — в особенности бедные дворяне из глухой провинции, с тощим кошельком и богатейшей фантазией, — что мысли д'Артаньяна приняли неожиданный оборот, способный показаться странным только тем, кто плохо помнит собственную молодость. Голубоглазая красавица миледи по-прежнему оставалась в его мыслях — но в то же время он был неожиданно для себя покорен и захвачен кареглазой незнакомкой, нимало о том не подозревавшей.